— Головной убор?
— Ну да, женщины любят меха.
— Женщины? — разочарованно переспросил Шульц. Он подумал, лицо его заострилось.
— А мужчины?
— И мужчины! — ответила я сквозь зубы. — Не мешайте, Шульц!
Отвести внимание Шульца от заячьего треуха мне явно не удалось. Не было сомнения в том, что у Котиной кто-то был из леса. Об этом думал и Шульц.
Бумаг для перепечатывания было много, в тот день я задержалась, но не столько из-за них, сколько из-за надежды выведать что-либо о новых замыслах Шульца. Часов в восемь меня вызвали к нему.
Войдя в кабинет, я увидела Хмару. Он стоял перед столом и виновато мял в руках шапку. Шульц был взбешен. «Спросите у этого олуха, куда мог спрятаться тот человек, шапку которого он видел у Котиной. Меня он совсем перестал понимать», — сказал мне Шульц, двигая кожей лица.
Я перевела вопрос, перевела и сбивчивый ответ Хмары: да, он видел заячий треух, очень большой, такой, какие шьют в лесу партизаны. Тот человек, который приходил к Котиной, мог спрятаться где угодно, так как обыска Карл Дортман не производил. Его солдаты вытащили из-за парты Хмару, только и всего.
Шульц приподнялся с места. «Почему же эта паршивая свинья не доложила моему помощнику сразу? Почему он молчал об этом столько времени?» Хмара в свое оправдание пролепетал что-то невнятное. Он чувствовал теперь, что совершил промах, и обещал сделать все, чтобы поправить дело. «Гут!» — резюмировал Шульц и отпустил меня. Уходя, я взглянула на лист бумаги, лежащий перед Шульцем, и прочла написанный на нем крупными буквами заголовок: «Комбинация «Треух». Ниже шел обычный рукописный текст, неразличимый на расстоянии.
Над Котиной нависала беда, а я была бессильна что-либо предпринять. Я знала, что положенная в тайник моя информация будет передана в лес только к рассвету. Но что могут сделать там, в штабе?
А между тем (как я узнала впоследствии) комбинация «Треух» проводилась в жизнь Шульцем настойчиво. Котина была вызвана на биржу, в ее отсутствие Хмара обыскал квартиру. Он обнаружил тайник, в нем — втоптанную в земляной пол листовку, такую, какие появлялись в городе. Хмара доставил листовку Шульцу, и судьба Котиной была решена: она была арестована.
Ее должны были допрашивать, а раз допрашивать, то, значит, мучить и бить. Хватит ли у нее сил выстоять? Что будет с ней?
Несколько дней прошло в напряженном ожидании. В полиции уже только и говорили об аресте и допросах Котиной, ждали какого-то большого события, которое неминуемо должно было последовать если не сегодня, то завтра.
Как-то вечером я услышала, что по коридору мимо моей комнаты пробежали люди. Я выглянула и увидела у окна, выходящего на площадь, столпившихся служащих полиции. Они были возбуждены. «Что случилось?» — спросила я у них и протиснулась к окну. «Котину повесили», — сказал кто-то мне. И в тот же миг я увидела на площади толпу людей, цепочку немецких солдат с автоматами и повешенную на столбе Котину. На груди у нее висела доска с надписью: «Партизан».
...Вот что я знаю о гибели учительницы Котиной и причастности к этому проповедника пятидесятников Хмары. О дальнейшей судьбе Хмары мне не известно.
После освобождения нашего района от немцев мне пришлось участвовать в разборе архива тюрьмы. Я нашла там и протокол допроса Котиной. Она не выдала партизан, на второй день пыток сказала, что она коммунистка. Котина же была беспартийная. Даже в комсомоле не состояла...
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ПРОЯСНЯЮТСЯ
Разговор в райкоме
При выезде в Белогорск мне давали наказ, чтобы я информировал райком о результатах расследования. Признаюсь, я делал это плохо. А вот Леонов в первый же день приезда в Белогорск познакомился с секретарем и вытащил меня к нему. Леонов советовал мне, как лучше построить информацию о деле, но я едва улавливал его мысли, все еще находясь под впечатлением показаний Яблочкиной.
В райкоме я оказался на переднем плане. Слушало меня четверо: секретарь Еремин, заведующий отделом пропаганды и агитации Чалышев, председатель райисполкома Филимонов и Леонов.
Я рассказал подробно. При всех обстоятельствах статья 227-я была налицо да плюс еще ответственность за преступления, совершенные в период войны. Я высказал также соображения, как использовать материалы дела и будущего процесса для атеистической пропаганды в районе.
— Да, в этом деле все мы выглядим неважно, — проговорил Еремин, когда я закончил. — Шомрина мы предупреждали, однако на разговорах с ним и покончили. А он на нашей лошадке разъезжал по своим сектантам. Работенку себе подобрал куда лучше. Проглядели. Волю мракобесу дали большую — это надо признать. Однако своих промашек бояться не следует. Нужно поправлять дело.