— Куда? — удивился Брют громко. — Семен Аристархович ничего мне не рассказывал. Надолго?
— К слову, наверное, не пришлось, — посмотрела я на шефа. Он злился. — Неделя или две.
— По возвращении, Евангелина Романовна, извольте немедленно ко мне на ковер, — велел канцлер. — У меня для вас сюрприз.
— Разбалуете меня, ваше высокопревосходительство, — честно предупредила я, но быстро поправилась: — Всенепременно явлюсь.
— Ну что ж… — Юлий Францевич обернулся через плечо, бросил взгляд на даму в трауре, спускающуюся из вагона первого класса, хихикнул. — Желаю вам, надворный советник, исполнить задание с блеском.
Если бы он бросился обниматься на прощанье по старинному берендийскому обычаю, я бы, клянусь, лишилась чувств. Но обошлось. Канцлер залихватски прикоснулся к цилиндру и пошел к траурной даме.
Хороша была графиня Головина. Рыжая, томная, с влажными ореховыми глазами, пухлым ртом, острым прямым носиком и черными бровями вразлет. Рассмотреть все это великолепие удалось, оттого что при приближении Брюта графиня подняла с лица плотную черную вуаль.
— Что за самоуправство, Попович? — Шипение начальства отвлекло меня от разглядывания красот вдовицы. — Мамаев, ты совсем берега попутал?
Семен задержался и теперь по очереди прожигал нас гневными взглядами.
— Потом все объясню, — не испугался Эльдар. — Выбора не было.
Синие глаза остановились на мне. Я промолчала.
Графиня воскликнула, мило грассируя:
— Семен Аристархович! Семен! Сеня!
При первом же возгласе начальство ощутимо вздрогнуло и обернулось. Головина устремилась к нему навстречу, я попятилась к подножке своего вагона, Мамаев подал мне руку.
— Давай, букашечка, не мешкай, эдакой образцовой скорбью лучше из окна любоваться.
— Прощай, — взобралась я по ступеням.
Он помахал рукой. Сверху мне было видно, как Ева Головина рыдает на груди Крестовского. Он придерживал ее за плечи, белые бутоны белокрыльника красиво контрастировали с траурным нарядом.
В окно купе я смотреть не стала, даже шторки задернула, чтоб соблазна не ощутить.
Соберись, Геля, личные мысли долой. Ты на задании, а голова твоя таким образом устроена, что только одну думу помещать может.
Четверть часа до отправления я провела, прикрыв глаза и откинув голову на подголовник. «Блохин Степан Фомич — покойный пристав, чародей, подозрение на безумие, призыв к стихиям, мнемотехника, подпол, деньги, возможно, клад. Чародейские стекла. Зачем? Губешкина Захария Митрофановна, шестидесяти лет, мещанка, гадалка, творческий псевдоним — провидица Зара, черноглазая, чучело нетопыря. Ласкательно — Захарочка. Старая дева. Химеров Федор Игнатьевич, в Крыжовене, возможно, не проживает, мещанин, родом из Нижнеградской губернии, маклер паровозной компании», — повторяла я блокнотные записи. Память у меня зрительная, чтоб не забыть, мне сперва буковками все записать требуется, зато потом перечитывать не нужно.
Состав дернулся, громыхнули сцепки вагонов, мы тронулись.
Крыжовень… Экая ты, Геля, дурында, ничего про городок заранее не вызнала — ни населения, ни живет с чего. Давай теперь, подключай воображение, с которым у тебя, если начистоту, не особо. Население, предположим, тысяч пять, иначе и городом бы не прозывался. Ветку железнодорожную недавно добросили, стало быть, торговля пошла бойчее. Торговля, следовательно, гильдейские купцы. Наверное, и улица у них там имеется чистая, с домами белокаменными. Ай, ладно. Что я, провинции в жизни не видала? Сама из нее происхожу.
Кожу на груди кольнуло, оберег потеплел. Кто-то из коллег чародеит, но на зов не похоже. Запахло скошенным лугом, теплым из-под коровы молоком и близкой грозой. Зорин, его колдовство. Я открыла глаза, увидала на коленях небольшой сверточек вощеной бумаги и зашуршала ею, ощущая, как подвеска-буковка остывает под корсажем платья. В свертке оказалась атласная коробочка, в какой ювелирные безделушки дарить принято и записка на розовой подарочной открытке. Твердым почерком Ивана Ивановича там стояло:
«Маленький презент чаровнице Жуже от трепетного воздыхателя, на память о долгой кафешантанной ночи».
Я хихикнула. Ночь действительно была долгой. Мы с Зориным до самого рассвета филерами службу несли у кафешантана, влюбленную парочку изображали, он — купца заезжего, я, соответственно, развеселую девицу с собачьей кличкой. К слову, влюбленных изображать я предпочитаю именно с Иваном, за его широкой спиной и перекусить можно без опаски быть замеченной, и даже вздремнуть.