— Леонардо находил себе богатых покровителей. У тебя, конечно, богатый отец… Но тебе не кажется, что это как-то несовременно?
Потом тот же голос раздастся в телефонной трубке:
— Я не собираюсь побираться и ждать, пока ты натешишься! Давай начистоту. Ты бездарь. Это видят все, кроме тебя. Ты никогда не создашь ни Джоконды, ни Руанского собора, ни Герники!
И тут же, эхом, голос отца.
— Ты бездарь!
Бессонная ночь с бутылкой и треском холстов. Не смог найти нож и резал плотную ткань «розочкой».
Беспамятство.
Гул в голове.
Гул голосов. Жанна. Темные волосы под ладонями — совсем другими, с грубыми короткими пальцами. Может, — мелькнула мысль, — потому у меня ничего не получается? Эти руки не приспособлены к карандашу и кисти. Бред — тут же оборвал он сам себя, — у тебя и раньше ничего не получалось. Ты бездарь. Верно тебе говорили.
Наступала ночь. Холодная, ясная, звездная. Ро выглянул в окно и вдохнул полной грудью. Он вспомнил речь Левченко. Иллюзии, значит? Механическое тело не способно ничего ощущать, но мозг создает иллюзию ледяного свежего воздуха в легких, и Ро принимает эту иллюзию. В конце концов, что у него еще есть, кроме иллюзий?
Подошел Левченко. Ро обернулся к нему.
— Ты хорошо говорил. Теперь надо только ждать.
Лицо Левченко было напряжено, глаза невидяще смотрели на расплывчатую кляксу фонаря за окном.
— Я, Ро, боюсь только одного, — сказал он, с трудом переведя взгляд на Ро. Ро впервые заметил то, что знал с самого начала: они с Левченко были одного роста. — Не говорил ли я всего этого не потому, что это правильно, а только потому, что много раз говорил это… раньше?
Ро задумался.
— Знаешь, — наконец сказал он. — Я никогда не говорил подобного. И даже никогда не задумывался о том, что это будет касаться меня лично. Но я подписываюсь под каждым твоим словом.
Левченко улыбнулся и хлопнул его по плечу.
Люди ложились спать. Кривцов у себя в постели, Илюха — на полу, рядом с клеткой Брунгильды, Жанна — в комнате Разумовского на диване. Разумовский сидел перед терминалом.
— Конец свободе! — мрачно сказал он, обернувшись. — Добился своего! Теперь нас всех разберут. Ты счастлив?
— Нет, Андрей, — спокойно ответил Левченко, глядя ему в глаза. — Я хочу добиться встречи с теми, от кого хоть что-нибудь зависит. И судьбу каждого из тех, кто жив сейчас, мы будем обсуждать отдельно.
— Мягко стелешь! — хмыкнул Разумовский.
— Саша прав, — сказал Ро. — Мы хотим свободы. Только другой. Мы хотим свободы умирать.
— Помнится, ты-то раньше ничего не хотел! — огрызнулся Разумовский. — А теперь, значит, свободы тебе. Ты просто боишься! Ты слабак!
— Слабак! — сказал отец по ту сторону прибоя. — Возьми себя в руки! Разнюнился. Воспитывал сына, а вырос рохля. Тьфу.
— Папа, я…
— Приводи себя в порядок. Вытри сопли, переоденься. Через час встреча с клиентом.
— И что я там буду делать?
— Сидеть и вникать. Раз уж у меня нет второго сына, то и выбора у меня нет. К сожалению.
Одежда Ро заляпана краской, руки — в охре и ультрамарине. Надо подниматься, но портрет не закончен, и бросать его не хочется. Еще пара неуверенных движение кистью — но увы, настроение сбито, все мысли о гневе отца. И хочется неповиновения, бунта, но Ро знает: сейчас он поднимется, заберется под горячий душ и долго будет отмывать пятна краски с рук и шеи. Потом вытрется насухо полотенцем, достанет чистую отглаженную рубашку, «приличный» серый костюм, выбранный когда-то для него отцом, и синий в белую полоску галстук, оденется и выйдет из дома. Сядет в машину, доберется до ресторана, где отец встречается с клиентом, опоздав на полчаса, заслужив негодующий взгляд. Потом отец медоточиво извинится перед собеседником, отзовет сына в сторону и почти за ухо, как в детстве, доставит в туалетную комнату, чтобы ткнуть пальцем в фиолетовое пятно над бровью.
— Ты выставляешь меня на посмешище! — прошипит он яростно и уйдет, оставив Ро отмывать краску. Лицо Ро пойдет красными пятнами, которые отмыть невозможно.
А затем он вернется, такой же красный от стыда и раздражения, сядет за стол и будет черкать на салфетках в ожидании окончания этого фарса.
Ро знал, что так будет, но не мог изменить ход событий. Ни тогда, ни сейчас.
Когда волна воспоминаний выкинула его на берег, Разумовский уже ушел.
Ночь кончилась. Вместе с утром пришла суета. Телефон разрывался. Кривцов перестал брать трубку после третьего звонка — звонили Левченко. Тот отвечал вежливо и спокойно, во многом повторяя сказанное вчера.