Он замолчал, и никто не прерывал установившуюся тишину. Я как-то вскользь подумал, что Сван ничего не рассказал нам с Игорем и новом деле Дани. А потом во мне вдруг родилась злоба. Родилась и тут же умерла, будто кинули спичку в облако тополиного пуха - вспышка и ничего не осталось. Я глянул на Баца и понял, что ему страшно. Наши разговоры о серых призраках с песьими мордами, о светящихся коконах - все это из странной блажи друзей, пусть даже граничащей с умопомешательством, превращалось в реальность. Таковой ее делали слова человека, последние минуты жизни тратившего на то, чтобы объяснять и просить прощения. Мне стало жаль Баца. И почему-то было совсем не жаль Даника. Умом я понимал, что он не виноват, что он поступил мужественно, решив предупредить нас. И ведь прекрасно знал, что последние минуты будут отравлены - нашим гневом, нашими резкими словами, а может, еще и чем похуже. Я понимал, но сделать с собой ничего не мог - сейчас передо мной лежал не старый товарищ, а причина страха, который мы с Иваном переживали все последние дни.
- Ничего, Даник. Все в порядке, - я все же смог взять себя в руки, но слова выходили с трудом, будто я выталкивал из горла холодную, липкую жабу. В них не было искренности, и он это понял.
Что-то стояло между мной и им, между мной и прощением, что-то, чему имя я нашел, только когда мы покинули больницу - эгоизм.
Через пару секунд явился врач и погнал нас из палаты. Даня в последний раз взглянул на меня, и я увидел, какая сильная боль его терзает.
- Прости, Мей, - проговорил он, - мне кажется, у тебя все еще будет хорошо. Только расскажи все Ване... - он глянул на шнурок на моей шее и продолжил, - оберег тебе не поможет. Когда Иван узнает, он сам прервет контакт.
Даня взял руку Баца желтыми отекшими пальцами и продолжил уже для него:
- Будь начеку. К Ваньке скоро начнут подкатывать, они ведь ищут своих, вместе им проще. А ты настоящий подарок для трансов - столько в тебе нитей.
В его взгляде появилась некая странность - задумчивая, расфокусированная...
- Возьми, если тебе нужно, - понял Бац.
Глаза Даника снова стали обычными, только очень серьезными. Он тихонько покачал головой:
- Если не дай Бог это случится и с тобой, если станешь таким же, не колеблись. Так жить... нет смысла.
Он отпустил руку и вытянулся на койке, глядя в потолок. Мы, наконец, вышли.
Уже на вокзале, когда ждали обратную электричку, я вдруг почувствовал, что Даник умер. И только тогда простил его. Рухнула внутренняя плотина, в которой было все - и обида, и боль, и гнев на судьбу, и жалость к себе. Я заревел навзрыд, уткнувшись носом в плечо Баца. На нас оглядывались, я понимал, что я - белугой ревущий молодой мужик - выгляжу нелепо, дико. Пытался подавить своенравные рыдания, но им было плевать на приличия. Они разрывали мое горло и рвались наружу, пока не вышли все, и тогда взамен пришло спасительное, обессиливающее безразличие.
Глава 21. Торм.
Гроза.
Торм очнулся ото сна, когда первая молния расколола воздух над их навесом. Они остановились в двадцати километрах от Ростова, в кемпинге, наспех построенном у дороги. Низкие, вроде бараков домики, навесы с соломенными крышами, забор из железных листов с натянутой поверху колючей проволокой, охрана. Все это походило на лагерь Фука, с той разницей, что здесь защищались от гостей снаружи, а не от постояльцев.
Кемпинг был полон, и Ли с Тормом досталось лишь место под навесом. Они расположились прямо на обеденном столе, спиной к спине, и проспали до самого рассвета. Вместе с ним и пришла эта странная гроза. Молнии раскалывали небо одна за другой, но на землю не падало ни капли. Воздух над ними был чист, резкий ветер разогнал последние облака, и они сбились в кучу на севере и на западе - чную клубящуюся кучу, из которой иногда вырывались к югу стрелы-разряды.
- Как из электрошокера палят, - протирая со сна глаза сказал сидевший неподалеку дальнобойщик, - только бы в мой грузовик не попало. Отгоню от забора - железный же...
Он встал и рысцой, приволакивая ноги, побежал к машине.