— И я смогу по собственному желанию передвигаться с места на место? — спросил Яша.
— Еще как! — с гордостью сказал Герман Афанасьевич. — А что, может, попробуем сейчас?
— Сейчас, сейчас, — заверещал Яша.
Мы подкатили тележку, подняли Яшу и осторожно опустили на тумбу.
— Займитесь-ка кабелем, Толя, а я укреплю его и подсоединю управление.
Через полчаса мы отошли на несколько шагов, и Герман Афанасьевич сказал:
— Ну, Яша, с Богом. Только осторожно. Тебе еще нужно освоить управление. Главное, не торопись.
Тележка дернулась, но не тронулась с места.
— Ничего, ничего, не нервничай, — сказал я, чувствуя, как весь напрягся, помогая мысленно Яше.
— Я не могу, — проскулил Яша.
— Сможешь, — твердо ответил Герман Афанасьевич. — Ты у нас все можешь. Ну еще раз!
Тележка вздрогнула и покатилась прямо на стену, резко затормозила.
— Ну сынок, катайся, — сказал Герман Афанасьевич и зачем-то начал тереть глаза лоскутом, который вытащил из кармана халата.
— Спасибо! — громко, на всю мощность своего усилителя, крикнул Яша и дал задний ход.
— Молодец, теперь руки, — скомандовал инженер.
— О, у меня еще есть руки! — снова завопил Яша. — Я совсем забыл о них.
Через несколько минут он уже мог пользоваться ими. Он подъехал ко мне, поднял руки и положил мне на плечи. Он еще не совсем освоил силу движений, и руки основательно ударили меня. Но мне не сделалось больно. Ничье прикосновение никогда не было мне так сладостно. Яша, железный мой сынок. Я посмотрел на него и готов был поклясться, что все три его глаза-объектива странно заблестели. А может быть, виной тому были мои собственные слезы.
«Пожалуй, матушка моя права, я действительно стал истериком, да еще слезливым», — подумал я.
И снова мы с Яшей одни в нашей старой доброй триста шестнадцатой комнате.
— Ты не торопишься, Толя?
— Нет.
— Хорошо. Я хочу сказать тебе нечто очень серьезное. И пожалуйста, если у тебя будут сомнения, не бойся поделиться ими. Мы ничего не должны бояться говорить друг другу. Хорошо?
— Хорошо.
— Ты помнишь, я спросил у тебя про второй черный ящик? Один стал мною, а второй, запасной, находится в лаборатории.
— Да, конечно.
— Вот он, — Яша подъехал к своему закутку, который мы выгородили ему, повернув шкаф.
— Вижу. А что это еще за устройство?
— Это маленькое устройство собрал Герман Афанасьевич, я сделал ему чертеж, и он соорудил его.
— А для чего оно?
— При помощи этой штуки я могу превратить запасной аппарат в свою абсолютно идентичную копию. Все, что составляет мое «я», все знания, все умения, все ощущения — все может быть перенесено в этот аппарат.
— А ты сам? Ты прекращаешь свое существование при этом?
— Нет. Я остаюсь. Рассказать тебе, как работает транслятор — назовем пока так мое устройство?
— Конечно.
Потребовалось часа два, пока я понял суть Яшиной идеи и устройства транслятора. Это была гениальная идея, я не боюсь этого слова. В наш век инфляции многих слов передо мной было чистое сияние гения. Мне не могло бы прийти это в голову даже за тысячу лет.
— Парень, — сказал я, — ты гений!
— Я хочу, — сказал Яша, — чтобы ты был автором этой штуки.
— Как это я? Ты с трудом втолковал мне принципы транслятора и хочешь, чтобы я был автором?
— Я говорю серьезно. Это мой подарок тебе за все, что ты сделал для меня.
— Я не могу…
— Это будет наша маленькая тайна. Подумай сам. Толя, я ведь не нуждаюсь в славе. Научное звание мне все равно не дадут. Представляешь, какие лица стали бы у членов аттестационной комиссии, если бы им нужно было присудить степень без защиты диссертации да еще железному ящику на колесах.
— Я не могу.
— Мало того. Толя. Это вопрос не только славы и степеней. Люди недоверчивы и консервативны по натуре. Они согласны принять от машины расчеты траекторий спутников, прогноз погоды или счет за телефонные разговоры. А новую научную идею да еще столь необычную… Нет, Толя, это должна быть твоя работа.
— Я должен подумать, Яша.
— Хорошо, Толя, спасибо. Но я еще не все тебе сказал, Я ждал, что ты сам подумаешь об этом и спросишь меня…
— О чем?
— Неужели тебе не пришло в голову, что копирование может осуществляться и с живого мозга? Только при другом напряжении.
Я не успевал за ним. Я вдруг вспомнил своего двоюродного брата. В каком же классе я учился, когда он жил у нас одну зиму? В восьмом, наверное. Он был студентом физтеха, и молчаливо предполагалось, что наличие студента в доме автоматически сделает из меня отличника. Несколько раз он действительно пытался помочь мне выполнять домашние задания по математике и физике, но он думал настолько быстрее меня, что я тут же терял нить его объяснений. Он нервничал от этого, а я злился…
— Может быть, попробуем? — спросил Яша.
— Как попробуем?
— С собой я уже пробовал. Идеально.
— И твоя копия была живая?
— Конечно. Только разговаривать с нею было неинтересно. Совершенно идентичная копия.
— И она сейчас существует, эта копия?
— Я стер ее.
— Зачем?
— Я подумал, что нужно освободить аппарат.
— Для чего, Яша? — тихо спросил я и почувствовал, что сердце мое испуганно дернулось.
— Я ж тебе сказал, Толя. Можно попробовать снять копию с человека. Это абсолютно безопасно, но если ты…
— Я не знаю, можешь ли ты свихнуться, Яша, но похоже, что да.
— Почему?
— Ты еще спрашиваешь?
— Это абсолютно безопасно, Толя, — сказал Яша. — И я прошу тебя об этом.
— Для чего? Почему так сразу?
— Конечно, если тебе страшно…
— При чем тут страшно?
— Толя, мы не должны обманывать друг друга…
— Да, мне страшно.
Яша подъехал ко мне и положил руки на плечи.
— Неужели же ты думаешь, что я стал бы уговаривать тебя, если бы была хоть какая-то опасность? Мы договаривались ничего не утаивать друг от друга, и я скажу, почему мне хочется проделать этот эксперимент. Я хочу, чтобы рядом со мной была твоя копия. Я чувствую, что часто становлюсь тебе в тягость, а так у меня будет товарищ…
Я молчу. Я жду. Я ощущаю, как накатывается на меня отчаянная лихость. Она поднимает меня, и как только ноги мои теряют опору, я в ее власти. Она несет, крутит. И оттого, что я не могу уже управлять собой, испытываю облегчение.
Как во сне, помогаю Яше приспосабливать транслятор, как во сне, подключаю с ним все приборы к сети.
— Начнем, — сказал Яша.
— Давай, сынок. Только смотри, не разрегулируй папашу. Ну чего ж ты ждешь?
— Я не жду, Толя. Копирование уже идет.
— Я ничего не чувствую.
— Ты и не должен ничего чувствовать. Ты же ничего не теряешь.
— Надеюсь, число моих копий будет хоть ограничено, как подписные гравюры у художника. Долго еще?
— Скоро. Впрочем, пока мы болтаем, процесс уже заканчивается. Да, все.
Поверьте мне, умом я понимал всю гениальность Яшиного открытия. Как-никак это моя профессия. Но все мое существо прочно стояло на якоре здравого смысла; как, чтобы в этом невзрачном ящике заключалась моя душа? Моя уникальнейшая несравненная душа, сотканная из неповторимых чувств, мыслей и воспоминаний? В которой живет весь мир, от Галочки, отвергнувшей меня, до Яши, от приготовленных для Нобелевской премии речей до маминых телефонограмм подругам о поступках чудовища, взращенного ею на свою бедную пенсионную голову. Да чепуха это! Этого просто не может быть! Мало ли что там говорят изящные и неожиданные Яшины уравнения. Для других, может быть, они и действительны, но только не для меня, Анатолия Любовцева.
— Проверим, что получилось, — сказал Яша, и будничность фразы еще больше укрепила мое восставшее сердце.
— А как ты проверишь? У него же нет ни речевого синтезатора, ни печатающего устройства. Да если ты и подсоединишь к нему свой синтезатор, вряд ли он сразу заговорит. Ты во всяком случае осваивал свой несколько дней.