Юля передернула плечами. Невыносимо жалко и противно выглядел этот плечистый сюсюкающий мужчина.
— Как это получается? Он память потерял, все забыл? — спросила она докторшу.
— Зачем вы спрашиваете? Вы же все мысли прочли, — в который раз кольнула та. — Нет, он не все забыл. Смотрите.
И, продолжая разговаривать, она как бы машинально пододвинула больному пачку папирос, жестом показав: «угощайся». Тот уверенным движением, не глядя, взял папиросу, размял пальцами кончик, уверенно чиркнул спичкой, затянулся…
— Разве ты куришь, Саша?
Отбросил папиросу испуганным жестом, тут же закашлялся.
— Сто вы, тетя Аня, я маленький. Мне папка таких слепков надает, та-та…
— Симулянт? — спросила Юля.
— Подсознательный, милая. Он шофер, напился в день свадьбы и задавил мать своей невесты. В результате вместо свадьбы — суд и долгий срок. И мозг отключился. Это подобие болевого шока, шок психологический. Там человек не чувствует слишком сильной боли, здесь — слишком сильного горя. Сознание убежало в детство, создало охранительную иллюзию: он не взрослый, не шофер, нет ни свадьбы, ни машины. Есть безгрешный мальчуган Саша, которому мамка приносит из сельпо конфетные бумажки. Но между прочим, милая, это вам объяснила я, обыкновенный медик, никаких мыслей не читающий. А вы что прочли со своим особенным даром?
— В голове у него не было ничего такого, — сказала Юля честно. — Те же детские слова про конфетки и картинки. И поверху, как припев: Я маленький, мне четыре годика, у меня мамка в сельпо. Я маленький…
— Анна Львовна, а вы подведите больного к психологическому барьеру.
Юля оглянулась. В комнате появился новый человек — врач в белом халате, большелобый, с залысинами, в пенсне на прищуренных глазах.
Докторша сразу заулыбалась, голос у нее изменился, стал певуче-сладким.
— Ах, Леонид Данилович, вы уже здесь? Вы всегда так неслышно, незаметно входите, Леонид Данилович. Пожалуйста, вот кресло, садитесь, берите бразды правления в свои руки, Леонид Данилович.
Имя-отчество профессора она произносила с особенной тщательностью, как самые приятные слова на свете.
— Спасибо, Анна Львовна, я тут посижу. Все превосходно, вы, как всегда, все делаете превосходно. Теперь прошу, подведите больного к барьеру вплотную. А вы следите внимательно, юная прозорливица. Докторша взяла за руку больного, повернула его к зеркалу.
— Саша, все не так, — сказала она обычным своим угловатым голосом. — Вот зеркало. Это ты в зеркале — взрослый мужчина, и борода растет. Ты уже школу кончил, ты шофер, работаешь на колхозном грузовике, И у тебя есть невеста Надя, и у нее была мать, и ты…
— Не-е-ет!
Звериный вопль. И рыдания взахлеб, истерика с воем, потоки слез:
— Нет, я маленький, я Саса, маленькие не водят глузовик!
Пока сестры поили больного валерьянкой, профессор пересел ближе к Юле, взял ее под локоть:
— Ну-с, и что вы заметили на этот раз, молодое дарование?
Юля не без труда собрала отрывочные впечатления:
— Честно говоря, мало рассмотрела. Очень уж быстро все произошло. Машину он вспомнил, заслуженная такая трехтонка с разболтанными бортами, бренчали они на ухабах. Потом всплыло лицо, очень характерное, неприятная крысиная мордочка, нос и губы вытянуты вперед. Этот, с крысиной мордочкой, сказал: «Ничего, Сашка, не так уж мы набрались». И потом он же трясет этого Сашу за плечо, тащит за руку из кабины и кричит: «Смотри, Сашка, что ты наделал». И куча тряпья на дороге. Возможно, это человек. Больше ничего.
— Нетрудно придумать после моих объяснений, — заметила Анна Львовна скептически.
Но лицо профессора выражало живой интерес:
— За какую руку тащили Сашу? За какое плечо трясли?
— За эту! — Юля ткнула себя в правое плечо. — За правую. И вытащили направо.
— Вот вы и напутали, милая, — вмешалась докторша. — Шофер сидит слева, его налево должны были вытаскивать. Не хватило у вас воображения.
Профессор остановил ее жестам.
— Припоминайте, дарование, все детали. Сашу из-за руля вытаскивали направо?
Юля придирчиво проверила картинки, мелькнувшие в мозгу больного.
— Руля он не вспоминал. В памяти было: трясут за плечо, перед глазами стекло, за стеклом темные кусты. Почему кусты? Наверное, машина стоит боком, носом к кювету. Кювет, освещенный фарами. И это крысиное лицо. Больше ничего. Нет, руля не было.
Профессор забегал по кабинету в непонятном волнении. Потом остановился, выхватил из портфеля фотографию.
— Последнее испытание. Который?
На фото был изображен выпуск какого-то училища. Как водится, в среднем ряду сидели на стульях преподаватели. У их ног лежали, рядом с ними сидели, а за спиной стояли парни в черных форменных куртках. Юля без труда нашла Сашу в заднем ряду, а крысиную мордочку среди лежащих на переднем плане;
— Вот он!
Профессор развел руками:
— Ну, дарование, что-то в вас есть. Этого вы не могли знать, этого я сем не знал до сегодняшнего утра. Следователь мне по телефону сказал. Именно так и размотали. Кто-то из деревенских припомнил, что Сашу вытаскивали из кабины через правую дверцу, стало быть, едва ли он сидел за рулем, а если не он был за рулем…
Круто повернувшись на каблуках, Леонид Данилович подошел к всхлипывающему больному, положил ему руки на плечи:
— Встань, Саша. Слушай меня внимательно. Ты не виноват, Машину вел Дроздов, твой напарник. Это он сшиб Надину маму, Дроздов, а не ты. Сшиб и хотел свалить вину на тебя. Но его изобличили, он признался. Ты не виноват. Можешь вернуться в колхоз. И Надя на тебя не обиде. Ты не виноват.
— Да ну? — сказал больной. — Это правда, доктор?
Исцеление произошло на глазах, словно врач был чудотворцем. Плаксивая гримаса обиженного ребенка сползла с лица мужчины, сползла словно маска, словно бумажка с переводной картинки, мимика стала нормальной, голос твердым с ясным раскатистым «р». Так клоун, сойдя со сцены, стирает шутовской грим, балаганная роль кончена.
— Уведите и дайте снотворного, — распорядился профессор.
Анна Львовна бурно восхищалась и превозносила профессора, Леша пожал ему руку, сестры смотрели с умилением. Юля подумала, что не будь Педагогического, пошла бы она в Медицинский, стала бы врачом и лучше всего психиатром. Такое великое дело — помогать больным встать на ноги, нечеловека сделать человеком. Не в том ли смысл папиного аппарата, чтобы помогать медикам? Впрочем, сегодня не аппарат помог. Истину раскопал следователь, а профессор излечил.
И тут Леша вторгся в паузу:
— Леонид Данилович, но вы собирались показать работу вашего ума.
— Да — да, собирался. Собирался, обещал и выполню. За удачу не ручаюсь, но усилия приложу. А вы, Анна Львовна, подберите мне какого-нибудь новичка, из тех, кого я еще не обследовал. Желательно сомнительный случай. Есть у вас сомнительные, Анна Львовна?
Докторша засуетилась с готовностью:
— Есть, Леонид Данилович, как бы нарочно для вас, Леонид Данилович. Ярко выраженные симптомы: манерность речи, разорванность мышления, бредовые сверхидеи, лжеузнавание. И вместе с тем адекватная мимика, открыт, социален, в быту опрятен, чистит зубы… Приведите Стодоленко из девятой палаты, сестра.
— А вы, дарование, приготовьтесь, — сказал профессор, садясь подле Юли. Старайтесь следить за мной, не за больным. Ну, если за двумя умами уследите, тоже не скверно. Но что у больного заметите, не говорите… Про себя держите. Запоминайте, потом скажете.
На этот раз нянька привела статного черноглазого юношу с модной бородкой. Он был бы даже красив, если бы не стриженная под машинку голова. Окинув быстрым взглядом присутствующих, юноша еще с порога обратился к Юле:
— Вам очень повезло, незнакомка, что вы встретили меня на своем жизненном пути. Отныне ваше счастье в надежных руках. Да, именно я — Валентин Первый, король любви, властелин любви, парламент любви, любвеиндел этого мира. Вы прелестны, не отрицайте, не отпирайтесь, не отнекивайтесь. У вас удивительные глаза, ваши щеки так мило краснеют, это не укроется от моего зоркого взора, призора, подзора. Валентин Первый, король любви, любвеиндел. Ваше счастье определено и утверждено астрологически, амурологически, генеалогически, гетерологически, армоастрогеологически…