И тогда мне становится отчаянно больно и тоскливо от жалости к самому себе, потому что я понимаю, что спасение Виктора зависит только от меня. Выйдя в коридор, я опускаюсь в кресло и долго сижу, стиснув голову ладонями, слушая, как в сердце все нарастает ошеломляющая пустота. Я вспоминаю милые руки Светланы, летающие над переливами каменных огней, и пенье молоточков среди огромного зала, и ее улыбку, и немного удивленные глаза, и полузабытую мягкость ее губ — вспоминаю все, от чего должен отказаться сегодня, и это очень, очень больно. Лишь какое-то время спустя я замечаю, что рядом со мной сидит Федосеев.
— Петр Иванович, как хорошо, что вы здесь! — почти кричу я, боясь, что решимость может оставить меня. — Я знаю, как спасти Виктора!
И я бессвязно, торопливо рассказываю ему все — про Светлану, про Виктора и себя, про лежащий в моем кармане чудесный прибор. Я знаю, что нанести на перфокарту двадцать семь тысяч меток можно только за сутки непрерывной работы, но все эмограммы Виктора хранятся у меня в лаборатории, и ребята мне помогут, поэтому нужно немедленно, не теряя ни минуты, вызывать сюда Светлану и просить у нее согласия на опыт, который спасет Виктора…
И тут я умолкаю, потому что Петр Иванович как-то странно смотрит на меня, и в глазах у него мечется смятение.
— Вы не верите мне? — волнуюсь я и лезу в карман за аппаратом. — Поймите, это единственный шанс для Виктора!
Но Федосеев останавливает меня.
— Она уже здесь, — говорит он и поворачивает меня к дверям. — Я послал ей телеграмму…
И тут сердце у меня на миг останавливается, потому что в глубине коридора я вижу знакомую тонкую фигурку, которая бежит, летит, спешит к нам из распахнувшихся дверей. Она пробегает так близко, что ветер от ее рук касается моего лица, и мне достаточно одного взгляда, чтобы понять, почему Федосеев так странно смотрел на меня. Она распахивает дверь в палату, где лежит Виктор. На одно мгновенье передо мной мелькает его запрокинутый чеканный профиль на ослепительно белой подушке, и я сразу вспоминаю другой, каменный профиль на полу мастерской, показавшийся мне таким знакомым. Дверь закрывается с мягким вздохом, а я стою, привалившись боком к стене, и непослушными пальцами ищу в кармане сигарету.
— Твои руки, как ветер, — произношу я вслух, но строчки ускользают от меня, и я никак не могу вспомнить конца. — Твои руки, как ветер, — бормочу я как заведенный.
Мои пальцы наталкиваются на гладкий корпус прибора. Я достаю его из кармана и вытягиваю наружу тонкую пластмассовую пластинку с микроскопическими узорами перфорации. Потом медленно подношу к ней спичку и смотрю, как пластинка горит желтым коптящим пламенем. Я держу ее до тех пор, пока огонь не обжигает мне пальцы.
Владимир Фирсов КЕНГУРУ
Я был еще мальчишкой, когда на Землю прилетел первый корабль с пятирукими обитателями альфы Центавра. Что тогда творилось! Все твердили только об одном: контакты! контакты! братья по разуму! Сейчас населенных планет известно видимо-невидимо, и никого ничем не удивишь. Инопланетян можно встретить на любой улице — рукокрылых и шарообразных, земноводных, двуххордовых, кристаллических, насекомоподобных, выворотней, коленопалых (у них пальцы почему-то на коленях), полупрозрачных, зеркальных, сверкунов, попрыгунчиков, пузырьковых, мотыльков… Да разве всех упомнить! Прежде, бывало, иная старушка, встретив поздно вечером зеленокожего с глазами, как плошки, шарахалась в сторону, а потом, отомлев от испуга, говорила в сердцах вслед гостю: «А, чтоб тебе…» Ну и так далее.
Кстати, из-за этой самой фразы с одним инопланетянином случился однажды большой конфуз. Он решил, что слова, которыми его везде встречали, означают какоето приветствие, и на официальном приеме в Министерстве межпланетной торговли взял да и брякнул эти слова… Но все это было давно, а сейчас, если к человеку на улице подлетает этакий паук размером с доброго бегемота и, вежливо оскалив полуметровые клыки, спрашивает, как пройти к аэровокзалу, никто не пугается, а спокойно объясняет: «Прямо, потом направо, потом чуть левей, а там уж рукой подать», а иногда еще просит автограф на прощание или спрашивает: «А где вы достали такой суперлон?» (Это, конечно, спрашивают женщины.)