За стеклами ее очков прыгают знакомые бесенята.
— О мой царь, ноги твои, как мраморные столбы, — нараспев читает она. — Живот твой, точно ворох пшеницы, окруженный лилиями…
Оглушенный, я отступаю, ненавидя себя за трусость.
Моя рука лежит на кнопке прибора. Но я не смею нажать ее. Сделать это — все равно, что выстрелить в спину уходящему. Я уверен, ошибки не будет. И тем не менее мне страшно.
* * *Субботнее утро начинается для меня далеким стуком моторки, бегущей по заливу. Теплые ладони солнца, проникнув в щель неплотно застегнутой палатки, ласково трогают мое лицо. Сон еще не ушел, и я несколько минут неподвижно лежу с закрытыми глазами, прислушиваясь к знакомым лесным звукам.
Невдалеке постукивает топор. Это трудится доктор наук Виктор Бурцев. Сегодня он дежурный по костру. С берега доносится недовольное покашливание лодочного мотора, который, как всегда, не хочет запускаться. Наверно, это Федосеев собрался порыбачить до завтрака. Петра Ивановича хлебом не корми — дай только посидеть с удочкой. Звенит ведро, булькает переливаемая в чайник вода.
По моему лицу ползет какая-то букашка, но мне лень шевельнуться, чтобы согнать ее, В спальном мешке тепло и уютно, и пока глаза закрыты, ночь еще продолжается. Поэтому я терплю, боясь спугнуть остатки сна. Но тут в носу становится нестерпимо щекотно, я оглушительно чихаю — гораздо громче, чем мотор, — и волей-неволей открываю глаза.
Рядом со мной сидит Светлана, держа в руке длинную травинку.
— Мой царь, уже утро, — говорит она нараспев. — Твои голодные подданные ждут тебя.
Это значит, что мне придется вставать. Сегодня за завтрак отвечаю я.
— Объяви моему народу, что скоро сердца его и желудки преисполнятся благодарности, — важно говорю я Светлане.
На ее волосах блестят капельки воды. Она уже успела искупаться.
Я выползаю из палатки, жмурясь от солнца, и моим глазам предстает очень приятное зрелище: закипающая на костре кастрюля.
Довольная Светлана звонко смеется.
— Ты не пробовал снимать у себя эмограмму лени? — спрашивает она. Получился бы прекрасный эталон.
Сразу после завтрака мы берем лыжи и спешим к берегу. Минут десять хором зовем Федосеева, согнутая фигура которого чернеет в лодке на середине залива. Он делает вид, что не слышит, потому что у него клюет, и он держит подсачик наготове. «Петр И-ва-но-вич! — надрываемся мы. — Как не стыд-но!». Наконец, сжалившись над нами, он складывает свои удочки и запускает мотор.
Почему-то новые увлечения заражают нас всех сразу. Так было с мотоциклом, альпинизмом и подводными съемками. Водные лыжи — наше последнее увлечение, которому мы отдаем все свободные дни.
Таща за собой вспененную волну, лодка утыкается носом в берег, и Федосеев важно протягивает нам ведерко с уловом. Мы стараемся как можно правдоподобней выразить свой восторг. Сейчас нам не до рыбы. Бурцев прыгает в лодку, привязывает буксирный трос и кидает конец Светлане, которая уже сидит на стартовом столбике с лыжами на ногах. Мы сталкиваем лодку в воду.
Мотор ревет, трос взлетает из воды, рывок — и на вершине пенного буруна Светлана ломаным зигзагом мчится по воде. Не торопясь, я занимаю место на столбике, глядя вслед убегающий через солнечные блики стройной фигурке в красно-синем купальнике. Мои лыжи слегка касаются воды, и ласковые волны приятно холодят ступни.
Ветра еще нет, разрезанная лыжами вода быстро стекленеет, солнце высовывает косые лучи из-за вершин синих сосен. Утро на редкость тихое. Впереди два дня отдыха — можно ни о чем не думать, а только радоваться солнцу, дымку костра и глухому бормотанию волн.
Но даже на отдыхе мысль об опыте не оставляет меня.
* * *Самое святое, что есть у человека, — это любовь. Таинственнейшая из тайн, неведомое волшебство, дающее миру неповторимые краски и бесконечную радость.
Я не поэт, а физик. «Твои руки, как ветер» — единственное, что я сочинил. Стихотворение слабое. Скажем прямо — бездарное. У меня хватает вкуса, чтобы понимать это. Но как физик я убежден — и в сфере прекрасного возможности точных наук беспредельны.
Комбинацией атомов мы можем получить живую клетку. Комбинацией процессов в этой клетке можно смоделировать эмоции и чувства.
Черепахи Уолтера были наделены условными рефлексами, и это никого не удивляло. Конечно, от моделирования рефлексов до синтеза любовных чувств — дистанция огромная. Без новейших методов микроволновой локации преодолеть ее не удалось бы.
Можно ли судить победителя? Ведь в случае успеха это будет не суррогат, не эрзац, а настоящее чувство — всепокоряющее, могучее, тысячекратно воспетое Петраркой, Шекспиром, Пушкиным. Не гипноз, не внушение, а просто любовь… Та самая, которая делает жизнь прекрасной, от которой рождаются дети, из-за которой совершают великие подвиги.