— На сколько чек? — спросил он.
— Пять тысяч за все права.
— Без анестезии?
— Нет, — ответил Маурильо, — я старался любыми уговорами.
— Что ты предложил?
— Десять. Они не согласились.
Нортроп вздохнул
— Видимо, мне придется взять это в свои руки. Где пациент?
— Больница Клинтон Джинерэл. В общей палате.
Нортроп поднял нависшие брови и зарычал, зло глядя в экран.
— В общей палате? И ты не смог их уломать?
Маурильо словно сжался:
— Родственники упорствовали, шеф. Старику уже ни черта не нужно, но родственники.
— О’кэй. Сиди на месте. Я выезжаю, чтобы завершить сделку, — огрызнулся Нортроп.
Он выключил видеотелефон и достал из стола пару чистых бланков: вдруг родственники отступятся. Гангрена гангреной, а десять тысяч — это десять тысяч. И бизнес — это бизнес. Фирмы теребят его. Нужно поставлять товар или убираться отсюда ко всем чертям. Он ткнул большим пальцем автомат-секретарь:
— Машину через тридцать секунд к выходу на Саус-стрит.
— Слушаюсь, мистер Нортроп.
— Фиксировать все звонки в течение получаса. Я еду в Клинтон Джинерэл. Не хочу, чтобы звонили туда.
— Слушаюсь, мистер Нортроп.
— Если позвонит Рэйфилд из Главного управления, сказать, что я готовлю для него нечто первоклассное и… — о, черт, — я позвоню ему через час.
— Слушаюсь, мистер Нортроп.
Нортроп бросил сердитый взгляд на механизм и покинул кабинет. Гравитационная шахта камнем пролетела сорок этажей за время, какое трудно было зафиксировать. Машина ждала там, где было приказано. Длинный, обтекаемый Фронтенак 08 со стеклянным, пуленепробиваемым верхом. На работников компании сплошь да рядом нападали всякие психи.
Он откинулся назад, уютно погрузившись в плюшевую обивку. Машина спросила, куда ехать. Нортроп указал путь и добавил:
— Подбодриться бы чем-нибудь.
Из аптечного ящика прямо к Нортропу выкатилась таблетка. Он с усилием протолкнул ее в себя. «Маурильо, меня тошнит от твоей работы, — думал Нортроп. — Не можешь самостоятельно завершить сделку. Хотя бы разочек. — И он мысленно заметил себе: — Маурильо отстранить. Компания не может терпеть неэффективность».
Старая больница размещалась в примитивном архитектурном нагромождении из зеленого стекла, столь популярном шестьдесят лет тому назад. Плитообразное здание без признаков изящества или индивидуальности.
Дверь главного входа раздвинулась и пропустила Нортропа внутрь Ударил в нос привычный запах больницы Большинство людей находит его неприятным. Однако не Нортроп. Для него это запах долларов.
Больница была настолько старой, что до сей поры там работали санитары и сестры. Конечно, механизмы сновали по коридорам туда и обратно, однако здесь и там сестры среднего возраста все еще не сдавали своих позиций — ловко тащили поднос с кашей, а трясущийся санитар помахивал щеткой.
На заре своей деятельности в телевизионной компании Нортроп делал документальные фильмы об этих живых ископаемых больничных коридоров. За один ему присудили премию. Он помнил этот фильм — морщинистые с отеками под глазами лица сестер и сменившие их сверкающие механизмы, живое олицетворение нечеловеческого в больницах нового типа. Прошло много времени с той поры, как Нортроп делал подобный фильм. Нынешняя жизнь диктовала хронику другого рода, особенно с того дня, как появились интенсификаторы и телепередачи о медицине стали искусством.
Механизм проводил Нортропа к палате № 7. Маурильо ждал. Маленький, хвастливый человечек с подпрыгивающей походкой. Сейчас он не очень-то прыгал: понимал, что на сей раз смямлил. Глядя на Нортропа снизу вверх, Маурильо осклабился пустой ухмылкой и сказал:
— Шеф, вы бесспорно сделаете это быстро!
Через сколько времени можно ожидать первых конкурентов? — послышался встречный вопрос. — Где пациент?
— Вон там, в углу, за занавеской. Я приказал ее повесить, чтобы завязать отношения с наследниками. Родственниками, я подразумеваю.
— Заполните анкету, — сказал Нортроп. — Кто распоряжается?
— Старший сын, Гарри. Будьте с ним начеку. Жадный.
— Кто не жадный? — вздохнул Нортроп.
Они остановились у занавески. Маурильо раздвинул ее. Палата была длинной, и больные все разом зашевелились. Потенциальные экспонаты для фильмов, все без исключения, подумал Нортроп. Мир переполнен различными болезнями, и одна тянет за собой другую.
Он шагнул за занавеску. На кровати лежал человек. Лицо, искаженное болью, исхудавшее, с ввалившимися глазами казалось зеленоватым под слоем давно небритой щетины. У кровати стоял механизм с трубками для внутривенных вливаний. Трубки лежали поверх одеяла и убегали под него.
Пациент выглядел по крайней мере на девяносто. «Если даже сбросить десять лет за счет болезни, все равно он стар», — подумал Нортроп.
Вот они, родственники, столкнулись с ним лицом к лицу.
Из восьми человек пятеро были женщины от подростков до среднего возраста. Из троих мужчин старший выглядел под пятьдесят, двое других — лет на сорок. Сыновья, племенницы, внучки, сообразил Нортроп.
И он произнес могильным голосом:
— Понимаю, это должно быть ужасная трагедия для вас. Цветущий человек, глава счастливой семьи, — Нортроп уставился глазами в больного, — но я знаю, он выкарабкается, я вижу в нем внутренние силы.
Старший родственник сказал:
— Я Гарри Гарднер, сын. Вы из телекомпании?
— Я директор, — ответил Нортроп. — Как правило, не посещаю лично, но ассистент рассказал мне, какая человеческая драма произошла здесь и какой мужественный человек ваш отец…
Человек в постели не открывал глаза. Он плохо выглядел.
— Договорились, — сказал Гарри Гарднер. — Пять тысяч монет. Мы бы ни за что не пошли на это, если бы не больничные счета. Они могут стать для нас настоящим крушением.
— Отлично понимаю, — ответил Нортроп самым елейным тоном. — Мы готовы увеличить сумму. Нам хорошо известно, какое бедствие терпит от больницы маленькая семья, особенно сегодня, во времена широкого использования средств предосторожности. Поэтому мы можем предложить…
— Нет, наркоз должен быть! — сказала одна из дочерей, оплывшая жиром, неряшливо одетая женщина с бесцветными тонкими губами. — Мы не разрешим вам заставить его страдать!
— Это был бы для него лишь момент боли. Поверьте мне. Анестезию начнут немедленно после ампутации. Разрешите нам захватить только единственное мгновение.
— Это неправильно. Он стар и нуждается в самом лучшем лечении. Боль может убить его!
— Напротив, — успокаивал Нортроп. — Научные исследования показали, что в случаях ампутации боль оправдана. Создается защитная реакция, понимаете, в некотором роде местная собственная анестезия. Больному не грозит страдание от пагубных побочных явлений химиотерапии. Показатели опасности постоянно под контролем, и процедуру анестезирования введут немедленно, — Нортроп сделал глубокий вдох и, бойко выруливая, двинулся к последнему препятствию. — Мы обеспечим повышенный гонорар, и вы сможете предоставить своему дорогому отцу лучшее медицинское обслуживание. Скупиться бессмысленно.
Последовал обмен осторожными взглядами, и Гарри Гарднер сказал:
— Сколько вы предлагаете за самое великолепное медицинское обслуживание?
— Могу я посмотреть ногу? — спросил Нортроп.
Откинули одеяло. Глаза Нортропа впились в старика.
Случай тяжелый Нортроп не был врачом, но за пять лет работы на этом поприще он приобрел достаточно дилетантских знаний, чтобы определить заболевание. Понятно, что старику плохо. Нога вдоль голени — словно после тяжелого ожога. Вероятно, они ограничились первой помощью, затем в счастливом невежестве семья разрешила старику гнить, и началась гангрена. Потемневшая, словно покрытая глянцем нога распухла от средней части икры до концов пальцев. Она выглядела мягкой и разложившейся. И у Нортропа появилось такое чувство, что можно протянуть руку и разом отломить все пальцы. Вряд ли пациент выживет. Ампутация или нет, он уже прогнил, до самой сердцевины. Если его не отправит на тот свет шок ампутации, это произойдет от общей ослабленности. Хороший материал для хроники. Тот тип страданий, от которого кишки выворачивает наизнанку, однако миллионы зрителей жаждут это видеть.