— Я пошел. Мне надо быть с ним. А вам лучше вернуться.
— Нет, я останусь. Роман просил меня остаться. Я могу помочь вам, когда вы вернетесь.
— В случае опасности вы знаете, что делать?
— Разумеется, — сказала Анна по-русски. — Иди к Роману, береги его. — Она обернулась к отроку. — Проводи моего слугу до выхода. Чтобы его не задержали стражники.
Отрок взглянул на шута. Тот кивнул. Отрок последовал за Кином. Шут сказал:
— Thy will releaseth him from the fetters [3].
Анна опешила.
— Ты понимаешь этот язык?
— Я бывал в разных краях, княжна, — сказал шут. — С моим господином. Мы, рабы, скрываем свои знания…
«Не может быть, — подумала Анна, — он не мог все понять. Ведь семь веков прошло, язык так изменился».
25
— Здесь вы добываете золото? — спросила Анна.
Печь совсем прогорела, лишь под пеплом тлели красные угольки.
— Мой господин, — сказал шут, — делает угодное богу.
— Верю, верю, — сказала Анна. — А правда, что он изобрел книгопечатание?
— Не ведаю такого слова, госпожа, — сказал шут. Он подошел к тлеющим углям и протянул к ним свои большие руки.
— Ты помогаешь господину?
— Когда он позволяет мне. А зачем тебе и твоему человеку мой господин? — спросил карлик.
— Я не поняла тебя.
— Вы говорили на языке, похожем на язык саксов. Твой человек побежал за моим господином.
— Ты боишься за него?
— Я боюсь страха моего господина. И его любви к тебе. Он забывает о других. Это приведет к смерти.
— Чьей смерти?
— Сегодня смерть ждет всех. Когда хватаешься за одно, забываешь о главном.
— Что же главное? — Анна хотела прибавить: раб или дурак, но поняла, что не хочет играть больше в эту игру.
— Главное? — Шут повернулся к ней, единственный его глаз был смертельно печален. — Ты чужая. Ты не можешь понять.
— Я постараюсь.
— Сейчас божьи дворяне пойдут на приступ. И никому пощады не будет. Но коли я догадался верно, если боярин Роман ходил наружу, чтобы договориться с божьими дворянами, как спастись и спасти все это… коли так, главное пропадет.
— Но ведь остается наука, остается его великое открытие.
— Ты, княжна, из знатных. Ты никогда не голодала, тебя не пороли, не жгли, не рубили, не измывались… тебе ничего не грозит. Тебя никто не тронет — ни здесь, ни в тереме. А вот все эти люди, те, что спят или не спят, тревожатся, пьют, едят, плачут на улицах, — их убьют. И это неважно моему господину. И это неважно тебе — их мука до вас не долетит.
Карлик, освещенный красным светом углей, был страшен.
Вот такими были первые проповедники средневековой справедливости, такие шли на костры. Люди, которые поняли, что каждый достоин жизни, и были бессильны.
— Ты не прав, шут.
— Нет, прав. Даже сейчас в твоих добрых глазах и в твоих добрых речах нет правды. Тебе неведомо, есть ли у меня имя, есть ли у меня слово и честь. Шут, дурак…
— Как тебя зовут?
— Акиплеша — это тоже кличка. Я забыл свое имя. Но я не раб! Я сделаю то, чего не хочет сделать Роман.
— Что ты можешь сделать?
— Я уйду подземным ходом, я найду в лесу литвинов, я скажу им, чтобы спешили.
— Ты не успеешь, Акиплеша, — сказала Анна.
— Тогда я разрушу все это… все!
— Но это жизнь твоего господина, это дело его жизни.
— Он околдовал тебя, княжна! Кому нужно его дело, мое дело, твое дело, коль изойдут кровью отроки и младенцы, жены и мужи — все дети христовы? Но я не могу разрушать…
Шут вскарабкался на стул, сел, ноги на весу, уронил голову на руки, словно заснул. Анна молчала, смотрела на широкую горбатую спину шута. Не поднимая головы, глухо, он спросил:
— Кто ты, княжна? Ты не та, за кого выдаешь себя.
— Разве это так важно, Акиплеша?
— Рассвет близко. Я знаю людей. Дураки наблюдательны. Мой господин нас предаст, и я не могу остановить это.
— Скажи, Акиплеша, твой господин в самом деле такой великий чародей? Выше королей церкви и земных князей?
— Слава его будет велика, — сказал шут. — И короли придут к нему на поклон. Иначе я не связал бы с ним мою жизнь.
— А что ты мог сделать?
— Я мог убежать. Я мог уйти к другому хозяину.
— Ты так в самом деле думал?
— Не раз. Но кому нужен хромой урод? Кому я докажу, что во мне такое же сердце, такая же голова, как у знатного?
— Роман это знает?
— Роман это знает. Господь одарил его умом и талантом.
— А тебя?
— Роман знает мне цену.
— И все?
— А что еще? Что еще нужно рабу и уроду?
— Ты ненавидишь его? Ты… ты ревнуешь меня к нему?
Шут откинулся от стола, расхохотался, исказив гримасой и без того изуродованное лицо.
— Тебя? К нему? У меня один глаз, этого хватает, чтобы понять, что княжна Магда спокойно спит в тереме. Ты даже не смогла натянуть ее сапожки, ты не очень осторожна. И голос тебя выдает. И речь Но не бойся. Роман не догадается. Он видит лишь свою любовь, он сам ею любуется. Ты птица в небе, сладость несказанная — потому ты и нужна ему. Мало ему власти на земле, он хочет и птах небесных приручить… Он примет тебя за Магду, оттого что хочется ему принять тебя за Магду, тетенька! Он умный, а в приворотное зелье верит!
— Так ты вместо приворотного сделал сонное?
— А ты чего хотела? Нельзя же было, чтобы она бежала сюда. Потому я так тебе изумился. Зелье-то испробованное. Я с ним два раза из оков уходил. Даже из замка Крак.
— Как ты попал туда?
— Известно как — за ворожбу. За глупость.
— Мне странно, что ты раб, — сказала Анна.
— Иногда мне тоже… Господь каждому определил место. Может, так и надо… так и надо.
— Ты опасный раб. Ты не дурак, а притворщик.
— Нет, дурак. Только без нас, дураков, умники передохнут от своего ума и от скуки… Да вот и они…
Роман спустился по лестнице первым.
— Вы почему здесь? — спросил он. — Почему не провел госпожу в покои?… — Он дотронулся до плеча Анны.
Кин и отрок спустились следом. Кин поклонился Магде. Роман кинул на него взгляд и спросил:
— Верно, что он с тобой, княжна?
— Он всегда со мной, — сказала Анна твердо. — Я посылала его к тебе, чтобы он берег тебя. И он будет беречь тебя.
— Я рад, — сказал Роман. — И все обойдется. Все обойдется! Мы сделаем, как нам нужно. Орден уже подступил к стенам
— Как? — Шут помрачнел. — Уже приступ?
— Они в ста шагах, и они идут к воротам. Литвы все нет…
— А почему ты пришел сюда? — спросил шут. — У нас с тобой нет здесь огня и мечей. Наше место на стенах… Со всеми.
— Глупо молвишь, — сказал Роман, снова подходя к Анне и беря ее пальцы. Ладонь Романа была влажной и горячей. — Города будут погибать, и люди будут умирать, но великое знание остается навеки. Забудь о мелочах, и не по чину тебе об этом думать, — закончил Роман сухо, как будто вспомнив, что шут ему не товарищ, а только слуга.
Шут, взглянув на Анну, ответил:
— Я свое место знаю, дяденька.
Далекий шум донесся до подземелья — нашел путь сквозь заборы, стены и оконца крик многих людей, слившихся в угрожающий рев, и ответом ему были разрозненные крики и стон внутри города. Сейчас же откликнулся колокол на площади — уныло, часто, словно сжатое страхом сердце, он бился, взывая к милости божьей.
Все замерли, прислушиваясь. Роман быстро подошел к сундуку в углу комнаты, проверил замок.
— Помоги! — сказал он шуту и налег на сундук, толкая его в глубь подвала.
— Мы убежим?! — спросил отрок.
— Нет, — сказал Роман.
— Ты будешь биться? — спросил шут.
— Да, да, — сказал Роман. — Не твое дело… Ступай погляди, как на стенах. Может, твой меч там пригодится?
— Не пойду, — сказал шут.
— Не убегу я, не бойся.
— Я другого боюсь, — сказал шут.
— Чего же? Говори.
— Измены боюсь.
— Дурак, и умрешь по-дурацки, — сказал Роман, берясь за рукоять ножа.
— Все-таки убьешь меня? — Шут был удивлен.
— Когда раб неверен, — сказал Роман, — его убивают.
— Не смейте! — вскричала Анна. — Как вам не стыдно.
— Стыд? — Шут начал карабкаться по лестнице.
— Ты куда? — спросил Роман.
— Посмотрю, что снаружи, — сказал шут. — Погляжу, держат ли ворота…
Он исчез, и Роман обернулся к Кину, но передумал, посмотрел на отрока.