Уж не хранит ли Гур ту самую загадочную «аппаратуру», в существовании которой я прежде сомневалась? Я взяла с полки одну из «коробок». Внутри оказалась стопка пожелтевших бумажных листков со старинным шрифтом. Древний способ фиксации мыслей…
— Это книги с Земли-альфа.
— С Земли-альфа?!
— Да. Здесь все с Земли-альфа.
Невероятно! Более трехсот лет существует закон, по которому любой предмет, несущий в себе информацию о родине человека, подлежит немедленному уничтожению. За нарушение этого закона — смерть. Земля-альфа — проклятая богом планета, куда господь изгнал человека из рая в наказание за грехи, вот и все. Чтобы через несколько тысячелетий люди вновь обрели утраченный рай здесь, на Земле-бета.
— Здесь редчайший архив. И, видимо, единственный. Я обнаружил его случайно, когда в моей лаборатории на первом этаже разворотило взрывом пол. До сих пор не знаю, кто и зачем это оставил. Я тогда занимался химией. Земля-альфа интересовала меня не больше этого окурка.
Химией. Он щелчком сбил с сигареты пепел. И тут я все вспомнила. Эрл Стоун! Лет двадцать назад Дэвид Гур был Эрлом Стоуном, лучшим учеником Бернарда. Талантливый химик, восходящая в науке звезда, впоследствии внезапно исчезнувшая с горизонта. Я узнала его, когда-то худого долговязого мальчишку, которого Бернард привел однажды к нам на обед. У мальчишки был волчий аппетит, он смеялся над нами, что мы живем по старинке, семьей, а Бернард доказывал, что в старости это удобно — есть с кем поболтать о своих болячках и посидеть за картами.
Потом Бернард пошел в спальню отдохнуть, а мы за чашкой кофе проговорили на веранде до вечера. Эрл был отлично осведомлен о моих исследованиях, хотя Ингрид Кейн в то время уже давно забыли и вообще мои работы не имели никакого отношения к тому, чем занимался он сам. Он привлек меня совершенно необузданным любопытством — в этом мы были схожи. И вместе с тем я же тогда была развалиной, беседа меня утомила, отвечала я не сразу и еле слышно. А Эрл, по-птичьи скосив на меня круглые, любопытные глаза, нетерпеливо щелкал длинными пальцами по сигарете, а потом вдруг выпрямлялся пружиной со своим «Ну же! Ну!» — ему, видимо, очень хотелось стукнуть меня, встряхнуть, как старый забарахливший прибор.
— Надеюсь, мы когда-либо продолжим нашу беседу, мадам Кейн…
Он сказал это, с сомнением оглядывая меня, будто прикидывая, сколько я еще смогу протянуть. Я наблюдала, как он уходит по ярко освещенной аллее парка, двигаясь с бесшумной грацией зверя из семейства кошачьих, и впервые за много лет пожалела, что мне не двадцать.
Эрл Стоун… Я чуть было не отступила в тень, однако тут же сообразила, что он-то никак не сможет меня узнать. Я была Николь Брандо, которой двадцати еще не исполнилось. И не исполнится никогда. Забавно.
— Когда догадался, что к чему, первой мыслью, естественно, было сообщить куда следует. — Я заставила себя слушать Гура. — Но кое-что в этом хламе меня заинтересовало. Решил подождать. Потом все откладывал. Любопытно. Мне никак не удавалось их понять, существовала некая преграда… Я сам должен был измениться, стать человеком с Земли-альфа. И я им стал, Я назвал эту жидкость «альфазин». Достаточно ввести два кубика…
— Но откуда она взялась!
— С Земли-альфа. Колба была упакована в одном из ящиков.
— Как же ты смог догадаться о ее назначении?
— Случайно. Просто экспериментировал. Что это такое, понял потом, когда стал сопоставлять симптомы своей болезни с этим. — Гур указал на полки.
Он явно что-то недоговаривал.
— Но ее состав, формула? Природа действия? Альфазин исчезает из обычного сосуда и моментально всасывается в кровь…
— Какое-то неизвестное нам вещество.
— Однако его должны были знать на Земле-альфа.
— Возможно. Никаких сведений на этот счет.
Гур наверняка хитрил. Он был химиком и слишком любопытным, чтобы не докопаться до сути. Чего он боится? Я почти покойница.
— Эта колба здесь?
— Альфазин кончился, — сказал Гур, — ты слишком много хлебнула. Я даже не смог продержаться в цирке до конца сезона. Там отлично платят, но их интересовали лишь сеансы гипноза. И не только их. — Гур насмешливо скосил на меня глаза. — Что ты еще хочешь знать?
— Чем они отличались от нас?
— Способностью чувствовать.
— Что ты имеешь в виду?
— Во всяком случае, не те пять чувств и инстинкты, вроде самосохранения, которыми обладают и животные. Я говорю о чувствах друг к другу. Можно назвать это совестью, общественным самосознанием — как угодно… Наш рай убил человека, позволил ему убежать в себя.