«Не может быть», — подумала я, закрывая глаза.
И все-таки это было — иллюзия, что я не одна. Всего несколько секунд, но ради них… Страдания ради иллюзии? Пусть.
Что с нами теперь будет, Эрл Стоун? Мы больше не бетяне, мы вроде сиамских близнецов, связанных одним кровообращением. Каждое неосторожное движение будет причинять боль другому. Все, как у них.
— Эрл…
Я назвала его настоящим именем, и он даже не удивился, ничего не спросил. Как я бы не удивилась, если бы он назвал меня Ингрид. Все предыдущее было чудом. Всего лишь пара небольших чудес в придачу.
* * *Ночью я ждала его в своей комнате, уверенная, что он придет. И Эрл действительно пришел и молча сел на край тахты, не решаясь ко мне прикоснуться. Я подумала, что этого, в сущности, могло бы и не быть. Визит Риты, мой последний эксперимент, все, что произошло потом… Цепь случайностей. Я ушла бы из жизни, и ничего бы не было. Ни этой сырой, похожей на дно колодца комнаты, ни жужжания кондиционера, ни Эрла Стоуна, не решающегося ко мне прикоснуться, ни нашего молчания.
И все же чудо происходило. Мне было двадцать, и я была гораздо красивее, чем Ингрид Кейн в те годы, и Эрл Стоун пришел ко мне и сидел рядом, не решаясь ко мне прикоснуться…
Спасибо тебе, Рита! «Спасибо» — их слово. Оно слишком мало, а другого нет. Почему их слова значат так мало?
Спасибо за чашку кофе. Спасибо за жизнь.
И еще я подумала, что ему проще — ведь Николь уже была прежде его подружкой. Но когда ею стала Ингрид Кейн и умирала в его руках, когда это произошло и его лицо в моих ладонях снова стало реальностью, лицом Эрла Стоуна, я услышала:
— Ты не Николь. Может, я сошел с ума, но ты не Николь. Кто же ты? Кто ты?
Я знала, что никогда не отвечу ему. Как бы близки мы ни были.
Он мог бы быть моим внуком.
Нет, я слишком женщина. А он — мужчина. Это нас сблизило, и это нас разделяет. Я остаюсь Ингрид Кейн, вещью в себе, я не могу открыться ему полностью. В чем-то я боюсь его.
Потому что я женщина, а он мужчина.
В чем-то мы всегда останемся тайной друг для друга,
И на Земле-альфа тоже было так.
* * *Они сравнивали любовь с огнем — наивно, но точно. Я «горела». И все тепло, все лучшее во мне — ему.
Мое тепло как бы материализовалось в нем, каждый раз Эрл уносил с собой часть меня. И чем больше я в него вкладывала, тем сильнее привязывалась к нему. Тем больше любила.
Теперь я понимала Риту — она отдала ему слишком много, чтобы продолжать жить без него. Для себя ничего не осталось. Она сгорела совсем, ей было двадцать. А может, это действительно прекрасно — сгореть дотла?
Иногда я жалела, что не способна на это. Всегда останется несгораемый сейф, надежно запертый изнутри, куда никому нет доступа. Даже Эрлу Стоуну.
Мои сто двадцать семь. Последний эксперимент. Наверное, поэтому мне не по силам было то, что они называли СЧАСТЬЕМ.
Это когда думаешь «не может быть», когда ты до предела натянутая поющая струна, которая вот-вот оборвется. Оно абсолют око «слишком», чтобы его можно было вынести долгов время.
«Вечное счастье» — бессмыслица. Все равно что «вечная молния». Разае что в настоящем раю.
Я «горела». Даже не знаю, хорошо мне было или плохо. По-всякому. Но все мое прошлое я бы отдала за полчаса с Эрлом. Даже когда мы играли в бетян, даже когда было плохо. Когда его взгляд вдруг останавливался на мне в мучительном недоумении:
— Ты не Николь. Может, я сошел с ума… Кто ты?
Он осмелился спросить это вслух лишь однажды. Он знал, что я не Николь. Он сомневался в очевидном, сомневался в самом себе. Вопрос был слишком интимен, все равно что признаться в потере рассудка.
Только я могла бы ему помочь. Но не могла. Оставляла одного и сама оставалась одна. Нам обоим было плохо в такие минуты. Но уже эта схожесть состояний вновь сближала нас, уже это казалось чудом.
Я по-прежнему не знала, куда и зачем он уходит по ночам, и не стремилась узнать. Эта его тайна как бы компенсировала мою. Так было легче удирать от его мучительного: «Кто ты, Николь?»
Будто причиняя боль себе, я частично избавляю его от боли. Иллюзия? Возможно. Спасительная жертва. У них тоже так было.
Но я знала — рано или поздно Эрл мне все расскажет. Моя неосведомленность тяготила его самого едва ли не больше, чем меня. Он был человеком абсолюта. Отдать все. Дотла. В этом отношении он походил на Риту. Или просто они оба были молоды?