— Нет-нет, что вы! Я имел в виду совсем другой исход.
— Он спас мне жизнь.
— Я бы не называл это так. Его специально создали, чтобы вылечить вас. Это искусственный человек, поймите.
— Доктор, у меня еще не отросли волосы. И дырка на макушке еще не затянулась. Все-таки меньше хлопот.
Александр Кацура
МИР ПРЕКРАСЕН[3]
Посетитель был бледен и худ. Длинный светлый поношенный плащ застегнут до самого горла. Мягкая рыжеватая бородка, каштановые волосы обрамляют высокий лоб. Войдя, он на секунду растерялся — в кашей маленькой комнате всегдашние суета, гвалт. Затем он спросил что-то тихим голосом, и до меня донесся зычный бас коллеги Чингиза:
— Саша! Луковкин! Это к тебе.
Я встал, жестом увлек незнакомца в коридор и там, в тихом сумраке, сказал как можно приветливее:
— Слушаю вас.
— Вот, — он протянул мне толстую пегую папку, — моя работа об основах устройства мира. Рассчитываю на вашу рецензию.
Я открыл папку, тронул первые листы. Сначала, как это обычно и бывает, шло торжественное письмо в президиум Академии, копии туда-то и туда-то… «Я уже много лет тружусь над важнейшей проблемой… не признают, затирают…»
Дальше следовал великолепный титульный лист:
«А. Макушка
Трактат
о совершенстве мира,
доказанном в геометрическом
порядке»
— Хорошо, я посмотрю вашу работу, — сказал я без всякого выражения.
Он смотрел на меня спокойно и, мне показалось, чуть снисходительно. Испытывая легкую неловкость, я перевернул еще несколько страниц. Бросился в глаза заголовок: «Теорема. Все идет правильно в этом лучшем из миров». Ну что ж, теорема так теорема. Я хмыкнул и закрыл папку. Посетитель окаменел в вежливом ожидании.
— Когда мне зайти?
— Приходите через неделю. В это же время.
— Спасибо. — Длинная его фигура растворилась в закоулочной тьме нескладного институтского коридора.
Сотрудники нашего института дерзостно полагают, что в его стенах бьется подлинная философская мысль. Так это или нет, несомненно одно — гордое название института привлекает к нему внимание бесчисленной армии самодеятельных философов. Собственно, в этом нет ничего плохого, если не считать того, что штатные работники изнемогают от внештатного потока рукописных статей и целых томов, обсуждающих все мыслимые вопросы земли и неба. Надо заметить, что их авторы, люди, как правило, недипломированные, обладают завидными борцовскими качествами, в силу чего переписка с некоторыми из них затягивается на долгие годы, вовлекая в спор множество различных высоких инстанций. Мне это известно особенно хорошо, поскольку вот уже два года, как на меня возложена почетная общественная нагрузка: следить за своевременностью ответов на письма, приходящие в наш отдел.
За это время я успел убедиться, что мои коллеги всеми правдами и неправдами увиливают от чтения подобных произведений. Устав за ними гоняться, на большую часть писем я стал отвечать сам. Принцип таких ответов отработан задолго до меня: надо отвечать вежливо, но так, чтобы у настырного автора не возникло охоты продолжать бесплодную переписку. Конечно, попадаются иногда грамотные и дельные соображения, но нечасто. Зато казусов сколько угодно.
Большей частью труженики-сочинители, выхватив две-три мысли из какого-нибудь простенького учебника философии, загоняют в их прокрустово ложе тьму разнородных проблем. Вот типичная схема: начав, скажем, с объяснения устройства Вселенной или описания внутренностей электрона (пафос изложения не оставляет обычно сомнений, что автору тут все давно уже ясно), где-нибудь на сотой странице он вдруг сообщает, что его труд открывает способ лечения рака. Помню, один, скромно заявив в начале: «Моя система отвечает на вопрос, почему существуют фотоны, атомы, звездные скопления и Вселенная», дальше писал в таком стиле: «Любые великие явления промежуточно переходят от минус бесконечности к плюс бесконечности» или «Деградирующее разрушающе-сжимающееся плюс-ядро не знает застоя в восхождении». Другой предупреждал о страшном заговоре, угрожающем нашей науке. Экспрессивные его фразы почему-то были лишены подлежащих.
Вы скажете: чокнутый. Дескать, бог с ним. Но когда такой чокнутый, раздраженный долгим молчанием уважаемого института, наведывается лично, то на вид нередко оказывается весьма респектабельным и склонным к длинным диалогам.
Замечу, что почти все подобные авторы дружно клеймят официальную науку за нерадивость и заблуждения. Особенно достается теории относительности. Не знаю уж, чем не угодила эта теория широкой общественности, но отряд ее яростных критиков неисчислим. И хотя все эти ниспровергатели не имели, по всей видимости, и отдаленного представления о современных экспериментах и путях физической теории, неистощимая их фантазия сделала свое дело. Грешным делом и я подумал: черт его знает, а вдруг?
В последнее время я писал ответы скупые и жесткие. Скорее всего потому, что вот уже месяц у меня было скверное настроение. Да, примерно месяц назад я сказал девушке по имени Аля… сказал… ну, в общем, что хотел бы видеть ее своей женой. От этих моих слов облачко набежало на ее смуглое лицо. Она сморщила слегка вздернутый носик. Я мрачно сжал зубы и ждал ответа.
— Ну что же ты молчишь? — выдавил я наконец.
— Ты так сразу огорошил. Подумать надо,
— И сколько тебе нужно думать? — Я попытался вложить в эти слова всю мыслимую иронию, но прозвучали они довольно кисло.
— Ну, неделю.
— Хорошо, пусть будет неделя, — великодушно согласился я. Прошло три недели. Аля не объявлялась. Я звонил ей трижды. И все три раза не застал. Звонить четвертый раз мне не позволила гордость. Темные думы одолели меня. Сонмы коварных конкурентов чудились повсюду. Даже в общих наших знакомых я стал вглядываться с опасением: который из них? А впрочем, что искать соперников? Не любит она меня… Все валилось из рук. Дома на захламленном столе который день пылилась незаконченная статья с условным (и несколько пышным) названием: «Диалектика любви и смерти а философии Плотина». Не знаю, может быть, выбор темы был навеян моим душевным состоянием, но меня действительно на какое-то время увлекла эта грустная философия, философия тоски и отчаяния, для которой материя — зло, а весь мир — лишь «украшенный труп».
Погружаясь в безысходный экстаз античного мыслителя, я все же заметил лукавую его попытку оправдать этот мир, поскольку зло якобы абсолютно необходимо для самоосуществления добра. Да, было бы интересно проследить за развитием этой идеи в истории, и я стал набрасывать план статейки о совершенстве мироздания. Тут вспомнился Блаженный Августин и его оправдание зла и разрушения через понятие свободы — «…свобода сотворенного Я свободна даже разрушить себя самое, без чего не была бы истинно свободной». Последнюю выписку я сделал из Плутарха: «Свет разума последовательно меркнет, углубляясь во мрак мэона — материи, которая и несет ответ за все мировое несовершенство». На этом моя работа заглохла.
Пока мои мысли углублялись во мрак мэона, неделя летела за неделей. О том, что проскочила еще одна, я узнал, случайно выглянув в институтское окно и увидев знакомую фигуру, запакованную а длинный плащ. Холодный октябрьский ветер трепал каштановую гриву. Сомнений не было. А. Макушка шел на свидание, назначенное мною. А я-то про него забыл. Я быстро отыскал в столе пегую папку и на ходу бросил ребятам:
— Тут меня сейчас будет спрашивать один. Скажите, мол, занят, будет через полчаса.
Затем я поспешил в уютный библиотечный закуток, дабы в тишине хотя бы мельком ознакомиться с Макушкиным трудом.
Пролистав несколько страниц, я наткнулся на систему определений и аксиом. Они были забавны, но изложены ясно и четко. Потом пошли теоремы — о параллельных вселенных, о душе и теле и тому подобное. Просматривая их, я добрался до той, что заинтересовала меня еще в прошлый раз.