Какое это было время! После многолетних экспериментов на Марсе был сооружен и, наконец-то, задействован экваториальный фазоинвертор. Дальний космос стал Ближним. И такое началось. Я даже забыл, что являюсь вторым, и очень удивился, когда меня сняли с рейса и вызвали в управление.
В приемной меня встретил сам начальник управления, гроза штурманов и пилотов. Он странно оглядел меня, провел в кабинет, усадил в кресло и вручил голубой листок вызова на комиссию. Много лет спустя я понял, что значил его взгляд. Он уже тогда смотрел на меня как на Учителя.
После полугодового карантина я вошел в основную группу школы 211, Базмашен. Физподготовку я любил, раза два даже брал призы на стендах и поэтому первого года не боялся. И напрасно! Нас гоняли похуже, чем на всех штурманских курсах, вместе взятых. Если у кого-то было особое мнение о своих способностях, то оно выветрилось через неделю, после канатных пятнашек и бега с подвязками. Ровно год шлифовали нашу мускулатуру и психику. Тесты и кроссы, гокинг и нервные бревна, батут и колодец…
Главное началось потом! Первый год мы долго вспоминали, расслабленно улыбаясь. Теперь уже усиленный курс всех наук, и чтоб никакой гипнопедии или нейродопинга. Десять часов каждый день, лучшие учебники, отменные Наставники, консультации ведущих специалистов, экзамены шесть раз в год, две недели отпуска, и опять занятия, экзамены, лавина информации, мозг распирает, а попробуй не перевари или забудь, попробуй на экзамене не ответить на блиц-вопрос из совершенно другой области.
Пять лет в Школе стоили тридцати до нее. В день Клятвы многим из нас было уже тридцать пять. Затем год общения, год стажировки, коррекция и гармонизация педагогической премудрости. Наконец, я получил свою Десятку. Первую и единственную. Пятнадцать лет вместе, Пятнадцать пет… впустую!
Когда я впервые увидел этих годовалых несмышленышей, вокруг которых вертелись, не находя места, родители, меня распирало от гордости. Я чувствовал себя Творцом, замесившим круто глину. Кого я вылеплю…
Девочки заговорили чуть раньше, зато мальчиков потом невозможно было остановить. Лена, Аршак, Сима, Гриша, Ирма, Мурад… Наш дом выбрали на родительском собрании за год до моего назначения. Он стоял на берегу речки, линию обеспечения провели от Базмашена. Неглубокое ущелье, а за ним начинался заповедник столбчатых базальтов. Прекрасные места!
Родительские комнаты занимали третий этаж, остальные были в нашем распоряжении. Первые два года прошли нетрудно. Большая часть нагрузки ложилась на родителей. Но вот дети стали задавать вопросы, и от контроля и советов надо было переходить к активному воздействию — вот когда началась моя работа. На каждый вопрос ответить своевременно, учесть последствия ответа, любой поступок мгновенно экстраполировать, направить активность, сместить активность, элиминировать активность, формировать начальные структуры — и все осторожно, без нажима, весело и серьезно, чередуя игры и занятия.
Все головоломные переплетения нелинейных барьеров на Горизонте и все бездонные каверны Гипербореи были сущей ерундой по сравнению с детской психикой. Безупречная радость и чудовищная ответственность Творца, ежедневные, ежечасные приключения и испытания духа, знаний, личности — это работа…
Но что и в какой момент я проглядел?
Вот Кнарик отобрала у Мурада игрушку, веселая возня, но Мурад отказывается взять ее обратно. Что это было — не признак ли чрезмерной гордости? А в первом классе он сам лишил себя воскресной рыбалки из-за нерешенной задачи — требовательность или первый росток асоциальности? Вспоминать день за днем, искать в памяти слова и поступки, могущие оказаться ошибочными…
Линопласт слегка пружинит под ногами. Я иду от стола к окну, возвращаюсь к столу, снова иду к окну, иногда задерживаюсь у него.
Горы почти не видны, их затянуло сиреневой дымкой. Но до сумерек еще далеко. Со стороны реки ветер несет какой-то желтоватый пух,
Шар-цыпленок сегодня скучен.
Неделю назад он увязался за мной и допрыгал от отмели сюда. Скребся клювом в дверь, затем облюбовал окно и каждое утро барабанил в него. Сейчас он вяло копошится под окнами, ковыряется во мхах,
В соседнем помещении вдоль стены лежат ящики. Почти до потолка. Это мой архив, извлеченный из глубин Центрального Свода. Записи, наблюдения, видеотека, сочинения, рисунки, результаты контрольных… Один из ящиков набит картинами Гриши, в девять лет он увлекся до самозабвения акварелью, через год внезапно переключился на биомоделирование и начисто забросил краски. В другом ящике лежит матерчатый пес с разными ушами — его сшила Ирма а три, нет, в три с половиной года.