— Игрушки? — недоверчиво переспросили мы хором.
— Да. То есть нет. Я хочу сказать вот что: дайте мне сюда ваши игрушки, какие у кого есть с собой, и я вдохну в них венерянскую жизнь. Вы будете глядеть на них и вспоминать нашу встречу, и, как знать, может, кто-нибудь из вас, когда вырастет, прилетит на нашу планету и поднимет над головой эту игрушку — я знак приветствия, и тогда все поймут, что прилетел друг.
Увы, у нас с Артемом во дворе была лишь одна игрушка на двоих — плюшевый медведь, который изображал пассажира на борту океанского лайнера, потому что никто из ребят пассажиром становиться не хотел — все желали быть только капитанами.
И мы отдали венерянину нашего мишку, и он вдохнул в него волшебную жизнь Венеры.
— Артем, Борис! Обедать, живо! — на балконе третьего этажа вдруг показалась наша мама.
И тотчас, словно ожидая этой команды, запрыгали солнечные зайчики от распахиваемых окон и дверей, и, как дружная канонада, понеслось со всех сторон:
— Обедать, обедать, обедать! Марш по домам!
— Вот видите, — сказал венерянин, — вас зовут. Значит, и мне пора. До свидания!
— Всего хорошего, — сказал я первым, и все подхватили хором: — Всего хорошего!
Он вошел в ракету и захлопнул за собой люк. Мы, помню, тогда ни капельки не удивились, когда громадная ракета совершенно бесшумно взлетела над двором, хотя, нет, легкое недоумение, конечно, появилось: ведь не такие уж несмышленыши мы были, отлично понимали, что любая ракета — это гром и пламя, но нам приятен был именно такой — бесшумный и плавный — старт, и мы поверили в его реальность, заставили себя в тот момент забыть о земных ракетных стартах, трескучих и жарких, и все стояли и смотрели ракете вслед до тех пор, пока она не пронзила небо, и небо сомкнулось за ней, чистое синее небо, и тогда мы перевели взгляд на клумбу — ни один цветочек не был на ней примят!
Нам стало грустно, как никогда, и каждый лишь еще крепче прижал к себе свою игрушку, и Артем стиснул нашего мишку что есть силы, а я глядел на него снисходительно, как и полагается старшему брату, и, честно говоря, был взволнован не меньше его.
— Артем, Борис! Марш обедать! Сколько раз повторять?!
— Пошли, — тихо сказал Артем, и все ребята начали разбредаться по подъездам.
Артем шагал молча, бережно неся плюшевого мишку, — он так и притащил бы его домой и сказал бы гордо: «Вот, медведь с Венеры», и прихвастнул бы что-нибудь еще, но тут гадкая зависть вдруг поднялась в моей душе.
— Ну-ка, — потребовал я, останавливая его, — давай сюда мишку.
— Вот еще, — удивился Артем, — с чего это вдруг?
— А что, только ты с ним будешь играть? Он такой же мой, как и твой.
— И ничего ты не получишь, — разозлился Артем. — Раньше думать надо было.
— Это мы еще посмотрим, кто о чем думал. Гони медведя, или по шее заработаешь!
— Подумаешь, — фыркнул Артем, — испугал!.. Я на тебя — тьфу! — и пошел дальше.
Все во мне прямо вспыхнуло от обиды — ну мог ли я, хоть и был старшим братом, сдержаться, скажите?
Словом, произошла отчаянная потасовка,
— Я убью тебя! — страшным голосом крикнул я и рванул игрушку на себя.
Но Артем вцепился в нее, как клешами.
— Отдай по-хорошему!
— Фиг тебе, фиг тебе! — прыгало передо мной потное красное лицо Артема. — Два фига!
Ох и драка же была тогда!.. Никогда, наверное, мы так не дрались с ним — ни до, ни после.
С балкона раздался сердитый голос отца:
— Оболтусы несчастные! Вас же звали обедать!
Мы мигом вскочили и замерли, с трудом переводя дыхание.
— Где медведь? — спросил я наконец.
— П-почем я знаю? — чуть заикаясь от напряжения, проговорил Артем.
И тут мы увидели нашу игрушку — она валялась метрах в двух от нас на тротуаре, разодранная в клочья, выпотрошенная, грязная, — противно было даже прикоснуться к такой.
— Это ты, — еле слышно сказал Артем. — Ты виноват.
— Почему я? — пожал я плечами, стараясь не смотреть ему в глаза. — Сам виноват не меньше.
— Ты первый начал, — еще тише сказал Артем, и я увидел, что лицо его готово сложиться в трагическую мину, вслед за которой раздастся ужасающий рев, и, конечно, упреки родителей, и, конечно, обоюдная вражда до конца вечера — этого еще не хватало!
И тогда я решился на самый крайний, убийственный шаг.
— Послушай-ка, — сказал я как можно спокойнее, — а ведь не было никакого венерянина.
Глаза у Артема широко раскрылись, губы вытянулись в дудочку, будто хотел он свистнуть, хотя свистеть никогда и не умел…
— Врешь, — произнес он трагическим шепотом. — Я сам видел.