Под окном зарылся по самый клюв шар-цыпленок. Мне показалось, что он стал чуть больше. А может, это другой. Хотя нет, вот темное пятнышко у клюва.
Я пошел по тропинке к серому кубу синтезатора, от него к реактору, хотел спуститься к реке, но посмотрел на часы и передумал.
Сегодня я надел часы. Сегодня день связи.
Код вызова я оставил только Лизе. Потом, когда-нибудь, я попрошу ее связать меня с Десяткой… вернее, с девяткой.
За десять минут до связи я был уже за столом. Потом взял себя в руки, быстро сварил кофе и успел сделать несколько глотков.
Сигнал вызова я заглушил почти до предела и поэтому его не услышал. Вспыхнул экран, на нем появился юноша с эмблемой Прямой Связи на рукаве.
— Здравствуйте, — сказал он и замялся. На секунду, не больше. — Вы просили связь на полчаса. Если вам понадобится, можно будет продлить.
— Спасибо, думаю, что не понадобится, — ответил я совершенно искренне. Каждая секунда прямой связи съедала уйму энергии.
Юноша исчез. На экране возникла Лиза. Она крепко зажмурила глаза и причмокнула. Я ответил ей тем же. Наше приветствие.
— Я долго думала, что тебе сказать вначале, но ничего лучше «ну, как ты?» не придумала. Спросить?
— Спроси!
— Ну, как ты?
— Как видишь! — я бодро выпятил грудь и для убедительности стукнул по ней кулаком.
— А ты не поседел…
— Не поседел или даже не поседел? — переспросил я и тут же мысленно обругал себя — и сейчас я не смог удержаться. Ну почему каждый разговор с ней начинается и кончается выяснением, кто что имел в виду и почему имел… Куда девается чуткость, такт и понимание?
Лиза на ответила на мой вопрос. Она разглядывала меня, потом вдруг улыбнулась.
— Если бы не мать, я бы приехала к тебе.
— Как ее здоровье?
— Все так же. Не лучше и не хуже. Пробуем клеточные стимуляторы. Ходить еще не может.
— Передавай от меня… Хотя, не надо.
— Да, лучше не надо. Обещают за полгода поставить ее на ноги.
— Но тебе придется долго за ней присматривать.
Она опустила глаза и поджала губы.
— Я все понимаю, — наконец сказала она. — Я начала седеть.
— Вот глупости! — ответил я. — При чем здесь это?
Несколько секунд она смотрела мне в глаза, потом вдруг всхлипнула.
— Только сейчас я поняла, какие мы были… Все равно ты от меня никуда не денешься!
— Ты же понимаешь… — я развел руками, — мне… ты…
— Я все понимаю. Как только поправится мать… — она снова всхлипнула и исчезла
Юноша с эмблемой прямой связи выглядел растерянным.
— Ваш собеседник отключил линию. Если терминал…
— Все в порядке! — я потряс ладонью для убедительности.
— Но… в вашем распоряжении больше двадцати минут! Есть еще один запрос, — юноша повертел в руках жетон с прорезями кода. — Если вы не возражаете… Запрос шел через Совет Попечителей. На ваше усмотрение…
Кто бы это мог быть? Кто-либо из Десятки, то есть из девятки? Нет, подобную бестактность они себе не позволят. Я вдруг поймал себя на мысли, что простил бы им это. Хорошо, если это Кнарик. Много говорить не будет, повздыхает, выпятит нижнюю губу — уже теплеет в сердце. Нет, не она…
— Ладно, — ответил я, — соедините.
И чуть не застонал от досады, когда на экране появилось длинное лицо и длинные же усы Клецанды.
— Приветствую вас!
Я ограничился кивком.
— Ну вот, если суждено встречаться, встречи не избежать. Вы неплохо выглядите. Как ваше здоровье?
— А вы запрашивали Совет ради удовольствия осведомиться о моем здоровье? — спросил я.
Улыбка с его лица исчезла мгновенно.
— Нет, У меня к вам предложение… Просьба! Вы, наверно, пишете книгу, ну, понимаете, вашу… книгу. Так вот, не могли бы вы, как бы это сформулировать… ну, несколько страничек, буквально — ваши мысли, эмоции и все такое в тот день. Я имею в виду день Суда. Если это вас не затруднит! Я понимаю, неудобно обращаться с такой просьбой, но…
Он с минуту расшаркивался словесами, а я смотрел ему в глаза и молчал, «Опять какая-то игра, — думал я, — опять „персоналисты“ жаждут дискуссии или референдума. Прекрасно, но при чем здесь я? Что-то затянулась их возня вокруг бывшего Учителя. Теперь понадобились мои эмоции!».
— Я ничего не понял! Собственно говоря, что вам от меня надо? Какие еще там заметки? Если у вас много свободного времени…
— Извините и еще раз извините, — перебил меня Клецанда, — Но нам действительно были бы крайне интересны ваши э-э-э… воспоминания о том дне. Время связи истекает, а в двух словах теорию альтернативной этики не изложить. Если бы позволили в следующий раз…
Я медленно помотал головой.
— Жаль. Ваш Учитель был уверен, что вы не откажете…
— Что-о?
— Я немного знаком с Учителем Барсегом. Он, разумеется, не имеет к нам ни малейшего отношения и весьма скептически отзывается о наших концепциях. Мы с ним соседи и иногда встречаемся в гостевые дни. Он, сами понимаете, не хотел говорить о вас, но потом сказал, что теория альтернативной этики могла бы у вас вызвать интерес и что вы занимались чем-то подобным за год до выпуска.
Он хотел еще что-то сказать, но в верхнем правом углу экрана замигали буквы: «Одна минута».
Клецанда потрогал усы, наклонил голову и исчез. Конец связи.
Некоторое время я сидел перед пустым экраном, затем допил остывший кофе и встал. Все-таки никто из девяти… Они-то могли не посчитаться с моим запретом. А Мурад… впрочем, лучше о нем не думать, даже подумать страшно, что с ним…
А Клецанда меня смутил. Гора родила мышь, и мышь оказалась дохлой! Если раньше я подозревал их в непонятных кознях вокруг меня, Мурада и Преступления, то все это оказалось пшиком. Мемуары им нужны… Но что имел в виду мой Учитель? Никогда я не увлекался и не занимался альтернативной этикой, да чего уж там, о ней я только сегодня услышал, от Клецанды. Что-то здесь не то!
Я прошелся по комнатам, включил пылесборник, выключил пылесборник, вскрыл еще один ящик — он тоже оказался с видеоблоками. Разбирать их не стал, сегодня буду листать дневники.
Выложив не стол первую стопку толстых тетрадей, я некоторое время сидел над ними, ничего не делая. Никак не мог сосредоточиться. Потом решил отвлечься и вышел из дома.
Там меня ждал сюрприз. Вокруг шара-цыпленка сновали маленькие клювастые шарики, полтора десятка, не меньше. Ну, вылитая наседка с цыплятами. Шар-наседка выглядел плохо, из него, или из нее словно воздух выпустили. А потомство возбужденно подпрыгивало, вытягивало острые клювики и, на успел я умилиться этой картинке, как вдруг они набросились на шар-наседку… Во все стороны полетел пух, ветер подхватил его и понес. Я не успел опомниться, как от шара-наседки остались лишь тонкие полудужья скелета, а шарики весело запрыгали вниз по склону к реке, откуда ветер временами нес клубы пуха. Вот, значит, как…
«Вот, значит, как», — повторял я про себя, вернувшись в дом. Однажды Учитель Барсег повел нас в Музей Питания. Там был макет скотобойни… неприятные ощущения… Когда же это было?.. Вспомнил! Вспомнил! Никакими этическими теориями за год до выпуска я не увлекался, а взялся я тогда, и взялся основательно, за социомутагенез. Закопался плотно и надолго, запутался сам, запутал Учителя, вместе долго сидели у терминала, что-то интересное получалось, в потом вдруг остыл, забросил. Учитель огорчался… Что же это — весточка от Учителя? Намек? На что? Неужели он полагает, что в «персоналистах» что-то есть, что пора присмотреться к ним всерьез, и заняться этим следует именно мне? Странно… Хотя, социомутагенез… Мир, созданный Учителями, совершенен, насколько это возможно сейчас, и должен совершенствоваться впредь. И чтобы не растерять зерна будущих Систем Воспитания, придется быть внимательным и к сорнякам. Кто знает, что ид них впоследствии вырастет.
Добрый Учитель! Не знаю, хватит ли у меня сил и желания взяться за эту проблему. Есть дела более насущные, а именно Белая Книга. Собственно, ее начинаешь писать уже в день Суда… И я ее начал тогда, год назад…
Тогда, год назад, в день Суда, после нелепой стычки с Клецандой. я стоял у окна и смотрел вниз, на канал. Потом раздался предупредительный звонок, окно переключилось. Это был сам Ранганатан, председатель Совета Попечителей. «Суд через два часа, — сказал он, — Уже выслана машина».