Проснулись почти одновременно оба, оттого что луна, такая знакомая по обычной жизни, круглым глазом таращилась сквозь входной проем. Когда бы эта их обычная жизнь, по условию, не была здесь запретною темой, он, наверное, похвастался бы, что не напрасно увлекался в юности спортивной стрельбой, а она бы, скорее всего, посетовала на то, что все их хваленые тренажеры не более чем игра и забава по сравнению с настоящей работой; но поскольку говорить об обычной жизни не полагалось и поскольку опять была ночь, мужчина и женщина на кошме обнялись и, вместо того чтобы возлюбить друг друга, мгновенно опять провалились в сон, только теперь уже не в пустоту, как до этого, а в свою обычную жизнь, ту самую, из которой сюда махнули. На сновидения запреты не распространялись.
Не хуже людей обитали вдвоем во вполне обыкновенной ячейке, связанной незримыми информативными нитями с тысячами таких же других, где каждый получал по потребности, только стоило захотеть. Разнообразнейшие знания, зрелища, впечатления — пожалуйста, оказывались ко всеобщим услугам, не говоря уже о хлебе насущном. Нажатием кнопки, прикосновением к клавише, набором кода, а то и просто наведением биотоков любые желания исполнялись, как в древней сказке о золотой рыбке. Взамен требовалось всего лишь одно: когда в голову придет что-то новое, немедленно куда следует сообщить. Но вот однажды он предложил ей махнуть поразвлечься. Казалось бы, нажми кнопку, прикоснись к клавише, чего проще… ан нет, его, видите ли, осенило махнуть! Она бы должна была удивиться необычному. Махнуть? Но куда?!
«Давай-ка, милая, махнем в ретропарк!»
Ей помнилось, их усаживали по четверо в прозрачные капсулы и забрасывали в нужную по учебной программе эпоху. Точно так же с ними поступали и в зоопарке, возможно, как раз по этой причине им эти экскурсии представлялись прямым продолжением тех, с той лишь разницей, что там полагалось знакомиться с наглядными пособиями по зоологии, тогда как здесь — по истории. Одно как бы продолжало собою другое, западала в память непрерывность эволюционной цепочки — от амебы до современного человека. И в соответствии с этим за прозрачными стенками капсулы, покидать которую, понятно, не рекомендовалось ни там, ни там, — здесь резвились, в зависимости от темы, не крокодилы, слоны или обезьяны, вызывавшие у публики в капсуле то приступы сладкого ужаса, то уморительный смех, а пещерные люди, или степные, или рабы и патриции, или крестоносцы, или конкистадоры, ну а сомнений в подлинности пособий не возникало — ни там, ни там, между тем как было прекрасно известно, что перемещения во времени технически не осуществимы. Со зверями все было ясно, они живые, а вот люди… Ни у кого в классе тем не менее не возникло тогда вопроса, возможно ли, что это киберы, муляжи; а когда бы и так, чему было удивляться. Удивляться, естественно, было нечему, тем более что вообще у нынешнего поколения эта способность атрофировалась почти совсем.
И только вот тут, в первобытном от усталости и от сытости сне увидав обычную свою жизнь, они, не сговариваясь, удивились ей оба, и он, и она, насколько же необыкновенна их обычная жизнь и насколько необыкновенно прекрасна.
…Им потом не раз вспоминался бесшабашный скачок в первобытность. То, покоясь на своих сконструированных по последнему слову физиотехники ложах, ощутят вдруг шершавый поскреб свалянной из козлиной шерсти кошмы, неистребимый ее устоявшийся запах и, не имея возможности воссоздать все в натуре, примутся за эксперименты с обонятельной гаммой, составляя композицию хотя бы с отдаленно похожими свойствами. То обрядятся в набедренные повязки, изготовленные по первобытным моделям, а то запросят себе на экран видеоленту о козлах и джейранах или прямо включат зоопарк с его обитателями редкостных видов, еще существующими под строгим присмотром… В первобытной жизни была своя прелесть, в особенности если знать, что погружаешься в нее краткосрочно. А обыденность, как была ни прекрасна, постепенно, естественно, приедалась — вероятно, и потому, что стоило лишь чего-нибудь захотеть, как желание стремительно осуществлялось. Так что, бедные, мучились, выдумывая и не зная, чего бы еще пожелать; воображение иссякало.
И настал тот день, когда он ей снова сказал:
— А не махнуть ли нам, милая, в ретропарк?!
И они опять, как тогда, очутились перед знакомым табло («Для выбора места и времени нажмите кнопку, коснитесь клавиши, переключите регистр»).
Только на сей раз она опередила его:
— Давай-ка, милый, махнем поближе!
Он согласно кивнул, и капсула взмыла. И окружающий мир тотчас наполнился пронзительным звоном, нестерпимым, проникающим, казалось, сквозь кожу, сквозь мышцы, сквозь кости куда-то в самую глубь, где на него, резонируя, отзывались, быть может, клеточные мембраны, каждая из миллиардов. Не разлепляя век, она выпростала руку из-под одеяла и ладонью стукнула по надрывающемуся будильнику, словно кляп вогнала в звенящую глотку. И в блаженной тишине расслабилась было. Но тут же стряхнула с себя предательскую эту слабость, скинула ноги на пол, нащупала босыми пальцами тапки. Чуть покачиваясь, посидела еще с минутку в позе мыслителя, собралась с духом, распрямилась, разжала веки. Еще было темно. Стараясь ничего не задеть, сомнамбулой прошлепала в кухню, щелкнула выключателем, зажмурилась, чиркнула спичкой, из-под крана плеснула воды в чайник. Потом плеснула себе в лицо. Вздохнула: опять понедельник. Торопливо навела макияж и отправилась тормошить ребенка. По понедельникам отволакивать его в сад, из-за чего и заводишь звонок на час раньше. Глотнув чаю, нацарапав напоследок записку-плакат мужу, состоящую из единственного слова картошка с восклицательным знаком, втолкнула укутанное чучело в лифт, вот сомнамбула так сомнамбула, не проснется до самого сада, тогда как сама уже в автобусе должна бойко работать бедрами и локтями, протискиваясь сначала, чтобы войти, потом, чтобы выйти… Но вот, освобожденная до пятницы от материнских забот, налегке вбежала в метро, однако же до своей двери не успела. Из-за этого не удалось по лицам определить, в свой ли поезд попала, то ли двумя минутами раньше, или, может быть, позже. Перебежала на следующей по перрону и облегченно перевела дух: свои! Значит, можно извлечь из кошелки журнал и, как цапля, стоя с поджатой ногой, окунуться, как в тинистый пруд, в деревенскую жизнь, а на нужной остановке ее, по обыкновению, вынесут из вагона.
Деревенскою жизнью, или, точнее, жизнью на природе, бредили одиннадцать месяцев в году. По воскресеньям семьями или компаниями бродили по пригородным перелескам, обсуждали отпускные планы, намечали маршруты. Последнее слово оставалось за мужчинами. Женщины брали реванш на этапе выработки меню… Наконец в назначенный срок, навьюченные, как верблюды, группой высаживались где-нибудь в глухомани, хоть на месяц отключиться от цивилизации, настигавшей, впрочем, и среди первозданной природы. Уже и самые отпетые руссоисты не умели обойтись без консервов, без туристского снаряжения, без транзисторов-фотоаппаратов. Однако еще была глухомань, существовала на этой Земле в естественном виде, и напитанные ее соком, через месяц возвращались к себе в города, к своему искусственному бытию, чтобы после этого оно почти год высасывало, выжимало из них животворный сок, заставляя до глубокой осени вспоминать о прошедшем, а зимой и весною готовиться к следующему сезону, замыкая, таким образом, годичный цикл: вот махнем на природу!.. Однако же возвращались исправно, ни один руссоист не поселился в глуши!.. — как никто не остается навсегда в ретропарке.
Шеф любил лишний раз напомнить сотрудникам, что проектирование будущего жилища равнозначно, в сущности, проектированию будущей жизни. Собственно говоря, ее дело было чертить, передвигать линейку по ватманскому листу, по углам приколотому кнопками к чертежной доске, проводить линии карандашом по линейке. Никакой автоматики, допотопно, вручную. Эта линия — перегородка, эта — дверной проем, а вон та — та оконный. Намечали все шеф и мужчины, ее, женское, дело было аккуратно их наметки исполнить. Если верить в правоту шефа, то будущая жизнь, как и будущее жилье, отличалась от нынешней разве меньшею теснотою, или, точнее, большим удобством, но она-то знала, как ошибается шеф, и, когда бы эта тема не была, по условию, табу, она, конечно бы, расчехвостила его в пух и прах, а так ей было не больше всех надо. Ее обязанность выполнять задание в срок, в голове при этом держи хоть задачу о трех точках: как успеть в обед в соседний универсам и на обратном пути еще в универмаг заскочить.
Из-за непредвиденного собрания за картошкой он, к сожалению, до закрытия не успел. Хорошо были макароны в запасе, засыпала в воду, помешала суп, провернула говядину на котлеты, и к стиральной машине переключать на отжим. Это, ясное дело, не примус и не корыто, о которых многие еще не успели забыть, однако за всем, не прозевай, присмотри, неровен час, убежит что-нибудь, пригорит или выкипит, это тебе не обычная жизнь с многопрограммным на любой вкус обслуживанием… стоп, табу!.. пока суп кипит, шипят на сковородке котлеты, варятся макароны и полощется в машине белье, умудрись еще в комнате пропылесосить и по пути одним глазком глянуть в завлекательный ящик, перед коим на заслуженный отдых устроился в кресле усталый после работы он… десять дел параллельно, иначе ни шиша не успеть, из-за этого вечная гонка, взнузданность, дефицит времени, стресс, выматывающий куда беспощаднее любой физической перегрузки, где ты, о, неспешная первобытность, на худой конец, простая деревенская жизнь, не говоря уже о прекрасной обычной… молчок!