— Какая зарплата, Андрей, о чем ты? Я же уйду в прошлое!
Андрей Федорович потер ладонью подбородок, промычал что-то неопределенно, помялся, но все-таки решился сказать:
— Видишь ли, Женя, все, кого мы отправляли в прошлое, очень быстро возвращались обратно.
— Почему?
— Предпочитали настоящее, — коротко ответил Андрей Федорович.
— Я не предпочту, — заверила его Евгения Егоровна.
— Ну хорошо, примем как рабочую гипотезу. Дальше — сложности адаптации в прошлом. Ты вернешься туда, вооруженная опытом пятидесяти двух лет жизни. Тебе будет трудно общаться с родными…
— Я детдомовская, Андрей, ты забыл?
— Прости… в самом деле забыл. Значит, с этим все в порядке, хотя, конечно, какой это порядок, если нет родных?… Ну, остальное мелочи. Инструкции — непосредственно перед переброской. Так что дело за тобой.
— За мной дело не встанет.
…Евгения Егоровна в смутно-обобщенном состоянии дорабатывала последние дни в статистическом бюро. Она и прежде плохо видела настоящее, а теперь уже окончательно погрузилась в прошлое — то самое, вернуться в которое в самом буквальном смысле предстояло ей вскоре. Недоуменные вопросы сотрудников («С чего это вы, Евгения Егоровна, решили уволиться? Тридцать лет на одном месте, и вдруг срываться неведомо куда?»), уговоры начальства — все проходило мимо, не задевая сознания. Скорей бы, поскорее…
Но вот, крепко прижимая к себе сумочку с трудовой книжкой, Евгения Егоровна вошла в двери Института времени. Андрей Федорович встретил ее у турникета, протянул заготовленный пропуск — и Евгения Егоровна пошла по запутанным коридорам, узеньким крутым лестницам старого здания — навстречу упущенным возможностям. Ей казалось, что в прошлое она ринется прямо сейчас, сию минуту, оно может возникнуть за любым поворотом полутемных коридоров. Но Андрей Федорович сначала привел ее в свой кабинет.
— Формальности, Женечка, прежде всего формальности, — объяснил он. — Вот тебе бумага, пиши заявление о приеме на работу. К сожалению, всех, кто хочет удрать из настоящего, мы оформляем всего-навсего лаборантами…
— Андрей!..
— Ладно, не буду. И — анкета, как полагается. Справку из поликлиники не забыла?
— Не забыла.
Заполнив графы анкеты, Евгения Егоровна протянула лист Андрею Федоровичу и принялась писать заявление. Андрей Федорович, бегло просмотрев написанное, перевел взгляд на одноклассницу, произнес тихо, вслушиваясь:
— Ев-ге-ния Е-го-ровна…
Гремящее сочетание звуков имени заставляло искать выражения внешнего соответствия громыхающему наименованию. Но — перед ним сидела женщина с мягкими и в то же время строгими чертами, с пышной прической, немного усталая… Сухие тонкие пальцы, без колец, с коротко остриженными ногтями, нервно крутили авторучку. А уж что творилось в ее серых глазах…
Андрей Федорович выдвинул ящик стола и достал небольшой изящный медальон из серебристого металла, на тонкой цепочке.
— Это ты должна надеть. Когда… то есть я хотел сказать, если надумаешь вернуться, открой — там внутри рычажок. Передвинешь, и все.
Евгения Егоровна молча взяла медальон.
— Ну, теперь вычисляй день, в который хочешь попасть.
— День?
Евгения Егоровна задумалась надолго. Она — совершенно неожиданно для себя — обнаружила, что не помнит, когда Игорь Антонович появился в их отделе. То есть она прекрасно, разумеется, помнит год, но не только день, а даже месяц выпал из памяти. Кажется, тогда была весна? Нет, осень… Сохранилось и жило все эти годы только ощущение бесконечной радости — и в то же время муки, охватившее все ее существо. Все-таки это была осень. Да, конечно, она уверена в этом. Осень. И даже поздняя.
— Конец октября, — сказала Евгения Егоровна. — После двадцатого числа.
…Большой зал в подвальном этаже, заставленный аппаратурой, перепутанный проводами, подмигивающий цветными лампочками… Неудобное кресло, похожее на зубоврачебное… Евгения Егоровна не пыталась всматриваться в окружающее, она вся устремилась к своей несбывшейся однажды надежде. Что-то говорил Андрей Федорович, о чем-то ее спрашивали тени в голубых халатах — она отвечала, не задумываясь, не анализируя… И вот…
Пережив ощущение краткого, но в то же время мучительно длящегося полета, Евгения Егоровна осознала себя стоящей на темной вечерней улице. Она осмотрелась. Так… это недалеко от ее прежнего дома. Похоже, сейчас она должна вернуться с работы — в тесную шумную коммуналку, в маленькую комнатку, в которой провела всю свою молодость, одна, почти не имея друзей, незамечаемая соседями… Вздохнув, Евгения Егоровна достала из сумочки зеркало, взглянула — ну вот, ей снова двадцать три. И она решительно зашагала навстречу давно известному неведомому.
Фонарь торчал на повороте улицы мутно светящейся мишенью, и Евгения Егоровна вспомнила, как она останавливалась под этим фонарем, прежде чем свернуть в узкий переулок, в конце которого, закрывая собой тупик, стоял ее дом. Прошлое оказалось своим, узнаваемым, и в то же время странно чужим. Что-то изменилось. Что-то оказалось не таким, каким сохранилось в памяти. Что? Евгения Егоровна не могла понять. И не хотела. Она просто шла домой.
Помедлив мгновение, Евгения Егоровна вошла в темноватый подъезд. Узкая лестница, крутые ступени… шарахнулась из-под ног кошка, задремавшая на площадке. Вот и пришла. Пятый этаж. Обшарпанная дверь, увешанная гроздьями звонков и табличек. Евгения Егоровна нашла свою — «Е. Минаева». И кнопка звонка — зеленая. Сунула руку в карман пальто — ключи на месте. «Как-то все это… не по-настоящему», — промелькнуло в мыслях.
Войдя в комнату, Евгения Егоровна не сразу сняла пальто — сначала она подошла к окну, выглянула на улицу. Все тот же квадратный двор-колодец, все те же освещенные окна напротив. Скорее бы пришло завтра. Евгения Егоровна усмехнулась. Завтра — тридцать лет назад. Забавно…
Задолго до начала рабочего дня Евгения Егоровна уже шла по улице, всматриваясь в силуэты домов, размытые утренним туманом. Ей не хотелось забираться в тесноту троллейбуса, хотя пешком до бюро идти было больше часа. Но Евгения Егоровна чувствовала необходимость этой прогулки. Привыкнуть… к себе самой, к городу, который тоже стал моложе на тридцать лет, к черным деревьям с остатками коричневых листьев… к воздуху молодости…
Войдя в комнату, где располагался их отдел, Евгения Егоровна обнаружила, что ошиблась датой. Игорь Антонович, новый руководитель отдела, сидел за своим столом; и Евгения Егоровна только теперь вспомнила, что он пришел в бюро не осенью, а ранней весной. «Ничего, — подумала Евгения Егоровна, — это совсем неважно». Важно было другое — едва лишь она увидела его смуглое лицо, крепкую ладную фигуру, как вновь ощутила себя той влюбленной девчонкой, для которой каждое слово, каждый жест любимого полны загадки и радости…
— Доброе утро, Женечка, — кивнул ей Игорь Антонович.
Евгения Егоровна вздрогнула. «Ах, да, — тут же сообразила она, — до отчества я еще не доросла. Н-да, придется и к этому привыкать заново…»
— Здравствуйте, Игорь Антонович, — ответила она.
Первые дни промелькнули в сознании Евгении Егоровны как золотисто-розовая полоса, в которой не прорисовывались детали. Но вот минули выходные, а утром в понедельник Евгения Егоровна, вжатая в плотную массу пассажиров троллейбуса, неожиданно для себя задумалась над эпизодом, происшедшим в их отделе в пятницу, к концу рабочего дня. Темным пятном вплыло в ее радость ощущение чего-то непонятного и давящего. Казалось бы, ничего особенного не случилось, но…
Ниночка Епишина, ровесница Евгении Егоровны, собиралась сразу после работы на вечеринку к друзьям. Она пришла на службу нарядная, с красивой прической, и сотрудницы не преминули отметить, что Ниночка прекрасно выглядит и ей очень к лицу новое платье. Уже с пяти часов Ниночка нервничала и то и дело поглядывала то в зеркало, то на часы. Женщины улыбались потихоньку, и Евгения Егоровна тоже радовалась за Ниночку, ощущая в то же время раздвоенность мысли: с одной стороны, сочувствовала Ниночке, понимая ее волнение, с другой — знала, что вечер пройдет прекрасно и очень скоро Ниночка выйдет замуж… «Вот бы сказать ей сейчас, — думала Евгения Егоровна. — То-то было бы радости!» Но почему-то решила, что говорить нельзя. Все должно идти естественным путем. И вот в последний момент, когда все начали складывать бумаги, собираясь расходиться, — Игорь Антонович, взглянув на Ниночку, в последний раз оглядывающую себя в зеркало, сказал с холодной улыбкой: