Разглядывая диковинную птицу, я медленно растирал расцарапанную до крови руку. Ворона вдруг раскрыла рот и спросила:
— Больно?
— Да, больно, а что?
— Нужно помазать йодом. Нужно позвать доктора.
— Видишь, какая она умная. Она все знает, — выкликнула Ира, с восхищением любуясь своей воспитанницей.
— Совсем как живой человек, — промурлыкала бабушка.
— Черт возьми, она у меня умнее, чем попугай! — воскликнул я.
— При чем тут попугай? — вдруг возразила ворона. — Попугай только повторяет, но ничего не соображает.
Как ошпаренный кипятком, я вскочил со стула. В этот момент моя последняя надежда рухнула.
— А ты разве соображаешь?
— Конечно, я все соображаю. Я даже знаю, как тебя звать.
— Вот видишь, какая она, моя Светка. Совсем как взрослая, закричала дочка.
— Как же меня звать? — нерешительно спросил я.
— Папа, — ответила ворона очень отчетливо.
Я остолбенел. Не потому, что она произнесла это слово, а потому, что в нем я усмотрел тревожный и роковой смысл. Ведь это я и никто иной виноват в том, что на свет появилось это уродливое существо.
Пока я молча смотрел на уродливую птицу, Ирочка достала из своего шкафчика большую книжку с картинками и стала спрашивать:
— Светка, кто это?
— Корова.
— А это?
— Лошадь.
— А это?
— Курица.
Ворона назвала все, что было изображено на картинках, без ошибки.
Во второй книжке она прочитала какие-то стихи. Да, именно прочитала по слогам, как читает их моя Ира. К концу вечера между ней и Иркой завязалась оживленная беседа, а я смотрел на них и думал, думал до боли в голове, стараясь себя убедить, что эта белая ворона — не мыслящее существо, а что-нибудь вроде талантливого, пусть даже феноменального, но все же попугая.
В этот вечер произошло еще одно событие, о котором следует сказать.
Когда Ирчонок зачем-то выбежала в соседнюю комнату, а я встал из-за стола, чтобы немного успокоиться и привести свои мысли в порядок, в это самое время с печной задвижки сорвались обе старые вороны, набросились на белого урода и стали его клевать.
Он, совершенно беззащитный, запрыгал по столу и закричал:
— Спаси меня, спаси, Ирочка! Они меня бьют!
Я подскочил к столу и изо всех сил ударил одну из черных вором кулаком.
Они мгновенно взвились вверх и, шумно покружив по комнате, водворились на свое гнездо.
— Спасибо, — произнесла белая ворона.
— Не стоит… — ответил я и почувствовал себя очень глупо.
Я снова уселся против нее, а она, неуклюже подойдя к краю стола, вдруг скатилась мне прямо на колени.
— Ты хороший, — произнесла птица.
Сдерживая дыхание, я слегка ее погладил. Урод потоптался у меня на коленях и плотно прижался к моей груди. Я почувствовал, как быстро и сильно стучит его маленькое сердце. Почему-то у меня в горле появился комок, который я никак не мог проглотить.
— Я совершил ужасное преступление, — взволнованно говорил я своему товарищу по работе, психиатру Андрею Николаевичу Антонову.
— Ну-ка, ну-ка. Не волнуйтесь. У вас ужасный вид.
— Не успокаивайте меня, то, что произошло, кошмарно. Я теперь навсегда потерял покой. Я виноват в появлении на свет мыслящего существа.
— Ого! — произнес Андрей Николаевич и широко улыбнулся. — Поздравляю. Вам действительно пора жениться. Вот и повод хорош…
— Да нет же, нет! — воскликнул я. — Это не человеческое существо.
Психиатр нахмурился и посмотрел на меня исподлобья.
В течение получаса я сбивчиво рассказывал ему о том, как нашел замерзших ворон, как проделал над ними эксперимент по рентгеновскому облучению и как на свет появилась белая ворона.
— Понимаете, я не могу себе представить, что это только попугай. Ведь она же рассуждает, рассуждает, как человек, во всяком случае, не хуже моей Ирки. Она знает буквально все, что знает моя дочка. Кроме того, у нее совсем человеческие чувства. Она может злиться, веселиться, быть нежной, ласковой. А выглядит она как футбольный мяч, обклеенный пухом. Понимаете, какой ужас! Это почти голова профессора Доуэля, только вполне самостоятельная, на ногах, она может перемещаться…
Психиатр задумался. После, как бы рассуждая вслух, он заговорил:
— Вообще говоря, возможности радиационной генетики колоссальны. Если верить, что способность к развитию большого мозга заложена в химической структуре хромосомного вещества, то я не вижу оснований, почему при помощи мутационных воздействий нельзя перестроить хромосомы любого животного так, чтобы у его потомства развивался большой мозг…
— Что вы хотите этим сказать? — удивился я.
— А то, что наследственные признаки живого организма можно регулировать.
Подумав немного, он добавил:
— Знаете, я должен посмотреть на вашу белую ворону. Обязательно посмотреть, так сказать, профессиональными глазами.
В электричке, по дороге ко мне домой, Антонов рассказал мне о новых работах по радиационной и химической генетике.
— Для сельского хозяйства и животноводства здесь необозримые возможности. Воздействуя на наследственные органы животных, можно добиться выведения совершенно новых пород.
— А если свиньи, или кролики, или коровы научатся говорить по-человечески? — спросил я мрачно. — Что тогда? Вы тоже будете есть их мясо?
Антонов поморщился.
— Это невероятно. Это практически невероятно.
— Боюсь, эта искусственная генетика приведет к тому, что придется серьезно заняться уточнением, кого следует считать человеком и кого животным.
По пути до самого дома мы молчали.
Открывая калитку, я удивился, что Ирчонок меня не встречает, как обычно. Я почему-то встревожился и, пропуская впереди себя Андрея Николаевича, быстро вошел в дом. Навстречу нам появилась бабушка, вся в слезах.
— Что случилось? Где Ирочка? — заволновался я.
Вместо ответа она заголосила:
— Говорила я тебе, что от этих птиц добра не будет. Так оно и сталось…
— Да что здесь произошло? Где Светка?
— Иди смотри, что эти дьяволы наделали.
Я и Антонов вбежали в соседнюю комнату. Ирочка лежала на кровати с мокрой тряпкой на голове.
— Что с тобой? — воскликнул я, подбегая к дочке.
— Они, они… Моя Светка… Мою Светку… Они клевали и меня…
Она зарыдала, захлебываясь слезами.
В этот момент в комнату вошла бабушка и протянула нам фанеру, на которой лежало огромное окровавленное тело белой вороны.
— Это все вон те, черные. Они и Ирку клевали. Посмотри на ее личико.
— Я ее так защищала… — прошептала Ира и снова забилась в истерике.
— Когда мы стали гонять этих черных и наконец вытурили их, Светка была еще жива. Перед смертью она сказала: «Поднеси меня к Ирочке». Я ее поднесла вот так, на фанерке, а она, прямо как человек, как заплачет… Затрепыхалась, хотела сползти вниз и умерла…
Антонов тронул меня за плечо и шепотом сказал:
— Не нужно об этом говорить. Давайте выйдем, пусть девочка успокоится.
Мы вышли в сад. Сгущались сумерки. У меня на душе было очень тяжело, как будто умер близкий человек. Я вздрогнул, услышав вдруг над головой знакомое «Карррр». Совсем низко пронеслись две вороны.
— Ах вы, проклятые, — завопил я, схватил палку и запустил ее в кружившихся надо мной птиц,
Они поднялись высоко, сделали над нашей дачей еще круг и, торжествующе каркая, одна за другой скрылись за соснами.
Анатолий ДНЕПРОВ
200 % СВОБОДЫ
— Мама, расскажи мне еще раз, как это было.
— Я тебе об этом говорила много раз, мой мальчик. Мне, признаться, эта история надоела. Да и не очень-то приятно…
— Но ведь об этом нужно говорить!
На слове «нужно» Леонор сделал сильное ударение.
— Почему нужно, мой милый?
— Потому что этого никто не понимает! Пока человек что-нибудь не поймет, ему нужно рассказывать одно и то же без конца.
Мать горько улыбнулась. Она поднялась с дивана и подошла к письменному столу, на котором стояла фотография, заведенная в траурную рамку.
— Ну ты знаешь начало, — начала она, стирая рукой с фотографии пыль. — Я и Фридрих совершали свадебное путешествие. Фридрих всегда любил Восток.