«Какая смешная карикатура на общество! — подумал Эрл. — Действительно, вечно голодные и всегда нам тесно. Ходим и толкаем друг друга: «Посторонись, я тебе заплачу. Посторонись, я тебя поколочу!» — У нас и женщины такие же, — сказал Эрл. — Каждая хочет, чтобы все другие ей подчинялись и завидовали и чтобы она лучше всех была одета — красивее и богаче.
— Понимаю, — отозвалась Гарпия. — Когда девушка возвращается от мужчин, она тоже становится злой. И сторонится подруг, и все смотрится в блестящие лужи, вешает на себя ленты и мажет красной глиной щеки. И тоже ей тесно, она все плачет и жалуется. Все оттого, что крыльев нет уже.
— Очень странно! — повторил Эрл. — Какая-то нелепая игра природы.
— Почему же нелепая? — возразила Гарпия. — Ведь у муравьев точно так же. А муравей, можно сказать, человек среди букашек.
В ее огромных зрачках, зеленовато-черных, как у кошки, извивалось пламя. Она напряженно думала. Наверное, за всю жизнь ей не приходилось так много думать, как последние недели.
— А ты не похож на наших мужчин, — произнесла она после долгой паузы. Они маленькие, сутулые, а ты большой. Ты не станешь драться за ветку с плодами, за хижину. Возьмешь, что понадобится и уйдешь. Я как увидела тебя, сразу поняла, что ты лучше всех. Наши мужчины такие скучные, такие крикливые. Скажи, зачем девушки летают к ним?
— Не знаю… любовь, наверное…
— А что такое любовь? — Брови Гарпии очень высоко поднялись над громадными глазами.
Что такое любовь? Столько раз в жизни Эрл повторял это слово, а сейчас не мог ответить. Что такое любовь? Всё называют этим емким словом: неукротимую страсть, и похрапывание в супружеской постели, и встречу в портовом переулке, и салонный флирт, и всепоглощающее чувство, ведущее на подвиг, или на самоубийство, или на самопожертвование.
— Вот приходит такая пора в жизни, — невнятно объяснил Эрл, — беспокойство такое. И в груди щемит — здесь. Ищешь кого-то ласкового, кто бы стоял рядом с тобой. И горько и радостно, и места себе не находишь. Так начинается любовь.
— Понимаю, — прервала его Гарпия. — У меня бывало такое беспокойство раньше. Тогда я улетала за горы, далеко-далеко, носилась вверх и вниз, уставала, тогда успокаивалась. А теперь я прилетаю сюда, сажусь у костра, смотрю на тебя, и больше мне ничего не нужно.
Она подняла на Эрла большие чистые глаза, как бы с немой просьбой объяснить, что же такое творится в ее душе, и Эрл отвернулся, краснея. Там, в цивилизованных странах, его считали красивым. Не раз он выслушивал полупризнания светских женщин, уклончивые, расчетливые и трусливые. Он наизусть знал, какими словами принято отвечать кокеткам, произносил их машинально. Он никогда не смущался, сегодня это случилось в первый раз. Девушку которая не знала, что такое обман, стыдно было бы обмануть.
После Нового года в конторе начались тяжелые дни. Оказалось, что хозяин получил на четверть процента меньше дохода, чем в прошлом году. Рождественские премии урезали. Поговаривали о больших сокращениях, каждый служащий из кожи вон лез, чтобы доказать, что именно он незаменимый работник, а все остальные лодыри и дармоеды, без них можно обойтись шутя.
— Знаете, какая сейчас безработица? — говорил контролер. — Люди по два года ищут место, теряют квалификацию, ходят целыми сутками по бюро найма. Лично я стар для того, чтобы поденно грузитъ хлопок порту. Стар… и не сумел вовремя украсть. Был бы я вор, не дрожал бы сейчас из-за конверта в субботу. Счетовод вздыхал о своем:
— По радио объявили; Манон — королева экрана — выходит за Вандербильта-младшего. Вот жениться бы на такой, и никакие шефы не страшны. Сколько стоит Манон? Миллионов шесть.
— Сто тысяч за одну улыбку, — уточнил бухгалтер, — я сам читал в воскресном номере.
— Вот видишь — сто тысяч. Улыбнулась — и обеспечила.
Март внимал им со скукой, похожей на зубную боль. Девять лет слышал он мечты контролера о мошенничестве и рассуждения счетовода о женитьбе на богатой, И знал, что контролер никогда не решится на подлог, а на счетовода никогда не польстится владелица миллионов. Сам он давно уже не мечтал. Макал ручку в чернильницу и выводил каллиграфическим почерком: «Ячмень Золотой дождь. Сорт 2.. «Он мало разговаривал со служащими. Мысли его спали от десяти до четырех, пока он был а конторе. Глаза тоскливо следили за часовой стрелкой; почему не двигается? Он почти не замечал, что товарищи придираются к нему, а мошенник-мечтатель (он же контролер) громко отчитывает его каждый раз, когда контору заходит хозяин.
И в ту субботу все было именно так, как в предыдущие дни. Март шелестел нарядами и накладными, поскрипывал пером, выводя бесстрастные, очень красивые и очень одинаковые буквы. Он был настроен благодушно, потому что была суббота, работа кончалась на два часа раньше, на два часа меньше скрипеть пером.
Служащие писали особенно усердно. Из-за тяжелой дубовой двери, где был кабинет управляющего, доносился сердитый голос хозяина. Это было похоже на отдаленные перекаты грома в летний день.
Потом в коридоре хлопнула дверь. Угодливо согнутая тень контролера проскользнула за перегородкой из матового стекла. Он заглянул в контору и кашлянул. Не то кашлянул, не то хихикнул:
— Господина Марта к управляющему. Хе-хе!
Март с замирающим сердцем взялся за медное кольцо тяжелой двери. Он переступал порог этого кабинета раза четыре в год, и всегда это было связано с ошибками, разносами, угрозами…
Что же сегодня? Ведь он так старается сейчас, когда не стихают слухи о сокращении. Правда, ошибки могли быть. Всегда у него в голове постороннее, никак он не избавится от этой привычки.
В кабинете управляющего высокие окна с тяжелыми занавесками из красного бархата, стены, отделанные под орех, гигантский тумбообразный стол. Обстановка внушительная, все выглядит таким устоявшимся, утвердившимся навеки. Но, войдя. Март увидел, что управляющий усмехается и на каменном лице хозяина тоже мелькает слабое подобие улыбки.
— Мексиканец в бархатном сомбреро, — неизвестно к чему сказал управляющий.
Контролер, проскользнувший в дверь за спиной Марта, угодливо кашлянул за спиной.
И тогда управляющий начал читать стихи». Поэму об удалом мексиканце, который увез любимую девушку на вороном коне.
Рифмованные строки очень странно звучали в устах управляющего. Он неправильно ставил удареиия и терял рифму. Видно было, что после выпускного экзамена в школе ему ни разу не приходилось читать стихи. Март между тем соображал, каким образом эти куплеты могли попасть сюда. Ведь они лежали дома. Неужели он сам положил их в палку с делами? Проклятая рассеянность!
— Так вы поэт, господин Март? Так вы поэт, спрашиваю я? Почему не отвечаете?
Март пробормотал что-то в том смысли, что он не поэт, но иногда сочиняет из любви к прекрасному.
— Прекрасное! Вот этот мексиканец — прекрасное?
— О вкусах не спорят, — робко пролепетал Март. Он остро презирал управляющего за то, что тот нагло рассуждал об искусстве, а еще больше себя за робкий извиняющийся тон. Контролер кашлянул за спиной, не то кашлянул, не то хихикнул.
Март понял наконец, каким образом его стихи попали сюда.
— Я из вас эту поэзию вышибу! — орал управляющий. И тогда, неожиданно для всех и для самого себя. Март отчетливо сказал:
— Поэзию вышибить нельзя. Это врожденный дар. У некоторых его нет совсем.
Вот такой был Март. Девять лет он терпеливо сносил мелкие придирки контролера, а сейчас самому управляющему, и при хозяине, кинул в лицо: «У некоторых, у некоторых, его нет совсем».
Хозяин, молчавший все время, впервые шевельнул челюстью.