Он определился по компасу и пошел на погружение. Вскоре перед ним засветился кораллитовый город. Долгие минуты он смотрел на чудесную гармонию шпилей и гротов, потом ужаснулся: вдруг не хватит сил сделать то, что нужно… И он поспешно сбросил бомбы и ощутил, как содрогнулось его суденышко, и увидел, как храм обратился в развалины.
А потом он всплыл на поверхность. Он вышел на палубу субмарины и всей кожей ощутил прохладу дождя. Вокруг собирались дельфоиды. Он не мог их разглядеть, лишь урывками мелькали то ласт, то спина, зеленоватой вспышкой разрезая огромные волны, да один раз у низких поручней вынырнула голова — в этом неверном фосфорическом свете у дельфоида было почти человеческое лицо, лицо ребенка.
Хоуторн припал к пулемету и закричал, но они не могли понять, да и ветер рвал его слова в клочки.
— Я не могу иначе! — кричал он. — Поймите, у меня нет выбора! Как же еще объяснить вам, каково мое племя, когда его одолеет жадность? Как заставить вас избегать людей? А вы должны нас избегать, иначе вам не жить! Вы погибнете — можете вы это понять? Да нет, где вам понять, откуда. Вы должны научиться у нас ненависти, ведь сами вы ненавидеть не умеете…
И он дал очередь по теснящимся перед ним, застигнутым врасплох дельфоидам.
Пулемет неистовствовал еще долго, даже когда вблизи не осталось ни одного живого венерианина. Хоуторн стрелял, пока не кончились патроны. Тут только он опомнился. Голова была спокойная и очень ясная, будто после яростного приступа лихорадки. Такую ясность он знавал в детстве, мальчишкой — проснешься, бывало, ранним летним утром, и косые солнечные лучи весело врываются в окно, в глаза… Он вернулся в рубку и спокойно, взвешивая каждое слово, вызвал по радио орбитальный корабль.
— Да, капитан, это дельфоиды, тут не может быть ни тени сомнения. Не знаю, как они это проделали. Возможно, разрядили какие-то наши бомбозонды — притащили их назад к Станции и тут взорвали. Так или иначе. Станция уничтожена. Я спасся на субмарине. Видел мельком еще двух человек в открытой лодке, хотел их подобрать, но не успел — на них напали дельфоиды. Прямо у меня на глазах проломили лодку и убили людей… Да нет же, просто ума не приложу почему! Не все ли равно почему да отчего! Мне лишь бы ноги отсюда унести.
Услыхав, что скоро за ним придет рейсовый бот, он включил автосигнал локации и без сил растянулся на койке. «Вот и конец, — подумал он благодарно и устало. — Никогда ни один человек не узнает правды. А быть может, когда-нибудь он и сам ее забудет».
Рейсовый бот приводнился на рассвете, небо уже отливало перламутром. Хоуторн вышел на палубу субмарины. У самого борта покачивались на волнах десятка полтора мертвых венериан. Видеть их не хотелось, но они были тут, рядом, — и вдруг он узнал Оскара.
Невидящими глазами Оскар изумленно смотрел в небо. Какие-то крохотные рачки пожирали его, разрывая клешнями. Кровь у него была зеленая.
— О, Господи! — взмолился Хоуторн. — Хоть бы ты существовал! Хоть бы создал для меня ад!
Перевела с английского Нора Галь.
Пол Андерсон — один из тех писателей-фантастов, которых глубоко тревожат судьбы западной цивилизации, завтрашний день мира и человечества.
В рассказе «Сестра Земли» тревога эта звучит пронзительно и страстно. Проблемы, поставленные в нем, отнюдь не фантастичны. Политика силы, безудержная агрессия, геноцид — это, к сожалению, не фантастика, а реальность. Те, кто выжигает напалмом поля или сбрасывает водородную бомбу на город с миллионами женщин и детей, — те, конечно, не постесняются ради своей выгоды взорвать и целую планету, уничтожить целую цивилизацию — мирную, прекрасную, быть может, более высокую, но чужую.
Конечно, не этого хотят ученые, нашедшие способ изменить облик планеты. Нет, ученый во имя человечности готов отказаться от своего открытия. Но Пол Андерсон знает, что и сегодня на Западе ученый почти всегда играет роль подчиненную. И это положение он, естественно, переносит в завтрашний день. Физики Лос Аламоса, за редчайшими исключениями, отнюдь не хотели трагедии Хиросимы, но не сумели ее предотвратить. Ибо они раскрепостили силы атома, а распорядился этими силами, обратил их во зло Пентагон.
Пол Андерсон интересно ставит и чисто научные проблемы — физические, геологические, биологические. Его волнуют огромные возможности познания и преобразования природы, могущество разума. И все это раскрывается в художественных образах, с большой глубиной психологического проникновения в пафос и поэзию Науки.
Но в рассказе Андерсона, как и в стране, где он живет, наука — только служанка. Станция на Венере существует не ради научных открытий, а ради выгоды монополистов. И герой рассказа и его собратья слишком хорошо знают свое общество и не доверяют ему. Они сомневаются в его завтрашнем дне, они понимают: на Земле непременно найдутся политики и военные, которые обратят научное открытие в орудие убийства и в средство наживы.
В рассказе Андерсона отчетливо проступает контраст между представлениями о встрече с иным разумом, свойственными советской фантастике и фантастике Запада. У наших фантастов братья по разуму стараются понять друг друга. У фантастов Запада такая встреча, как правило, рождает страх, вражду, убийство. Убийством, наперекор желанию героя, кончается и рассказ Андерсона.
Чтобы предотвратить чудовищное преступление — гибель целой планеты, целого народа, пусть совсем чужого, но умного и доброго, герой Андерсона и сам совершает страшное преступление. В сущности, он идет на жестокую провокацию. Но ценой гибели своих друзей и товарищей он пытается спасти жителей Венеры, а заодно и уберечь все человечество, которое оказалось бы повинно в новом геноциде, если бы он — герой — не спас всех ценой гибели немногих.
Страшная цена. Герой гибнет и сам, не вынеся тяжести своего деяния. Он не нашел иного, менее страшного выхода. Но этой судьбой, всем рассказом автор не просто пугает читателя. И не просто уверяет его в безнадежности будущего. Он взывает к лучшему, человеческому и человеке, к силам добрым, противостоящим корысти и убийству. Даже не видя настоящего выхода из тупика, Пол Андерсон, безусловно, пробуждает и в своем читателе на Западе желание найти выход, достойный человека.
Роберт Хайнлайн
ЕСЛИ ЭТО БУДЕТ ПРОДОЛЖАТЬСЯ…
1
На посту было холодно. Я было захлопал в ладоши, чтобы согреться, но тут же остановился, испугавшись потревожить Пророка. В ту ночь я стоял на часах как раз у его личных апартаментов — эту честь я заслужил, выделяясь аккуратностью на поверках и смотрах. Но сейчас мне совсем не хотелось привлекать его внимания.
Был я тогда молод и не очень умен — свежеиспеченный легат из Вест Пойнта, один из ангелов господа, личной охраны Воплощенного Пророка.
При рождении мать посвятила меня Церкви, а когда мне исполнилось восемнадцать, дядя Абсолом, старший мирской цензор, припал к стопам Совета старейшин, дабы они рекомендовали меня в военное училище.
Вест Пойнт меня вполне устраивал. Конечно, я, также как и мои однокурсники, ворчал на военную службу, но уж если говорить честно, мне нравилась монашеская жизнь — подъем в пять, два часа молитв и размышлений, потом лекции и занятия разнообразными военными дисциплинами: стратегией, теологией, психологией толпы, основами чудес. После обеда мы практиковались в стрельбе и укрепляли тело упражнениями.
Я не был в числе лучших кадетов и не надеялся стать ангелом господа, хотя и мечтал об этом. Но у меня всегда были отличные отметки за послушание и неплохие по практическим дисциплинам. И меня выбрали. Я был почти греховно горд. Еще бы, попасть в самый святой из всех полков Пророка, в котором даже рядовые были в ранге офицеров и которым командовал Разящий Меч Пророка, маршал войск. В день, когда я получил блестящий щит и копье, положенные ангелу, я поклялся готовиться к принятию сана, как только достигну звания капитана, которое позволяло на это надеяться.