- Как называется этот холм? - спросил Кинь, сразу оценив его чрезвычайную важность.
- На карте эта высота не обозначена, - доложил командир отделения. - Назовем ее пока Безымянной.
К полудню небо немного прояснилось, облачность стала рассеиваться. Над землей в нескольких местах поднимались клубы дыма. С севера время от времени долетали гулкие раскаты, не похожие ни на гром, ни на разрывы бомб, ни на отдаленный орудийный грохот. Из кофейной рощицы, примыкавшей к дороге № 9, поднялась стая аистов, растянувшись слепящей белой лентой до самого шпиля протестантского собора в центре поселка. Общая картина была такой безмятежной, будто кругом вообще ничего страшного не происходило и все оставалось на своих местах так, как было испокон веков.
Это удивительное спокойствие невольно вызвало у Киня волнующие воспоминания. Он прислушивался к голосу памяти, и перед ним отчетливо вставали иные картины. Кинь отличался некоторой рассеянностью, но в одном отношении память его обладала удивительным свойством: всех, с кем он когда-либо встречался и с кем ему довелось участвовать хотя бы в одном бою, всех, живых и мертвых, она хранила до сих пор. Киню ничего не стоило также припомнить, например, как выглядел такой-то блиндаж, заграждение или укрепленный пункт, которые сровняли с землей еще в начале антифранцузского сопротивления. Он помнил число и время всех атак, в которые ходил; мог сказать, каким в тот день было небо - ясным или затянутым туманом, и даже каким был этот туман. Вот и сейчас, стоя на наблюдательной вышке, Кинь вдруг отчетливо вспомнил белесые туманы Тэйбака{17} и настойчивые, разносившиеся по джунглям удары кувалд, которыми бойцы мастерили крупорушки. В Дьенбьенфу{18} было так же безмятежно в те дни.
10 декабря 1953 года полк, где Кинь был замполитом одного из батальонов, выступил в северный район Дьенбьенфу. После совещания командиров, проведенного в спешном порядке прямо на марше, полк оставил дорогу № 41 и, резко свернув в сторону, углубился в девственные джунгли Тэйбака. Из всего полка лишь один человек, местный уроженец, знал дорогу, но и он скоро потерял ориентировку в глухой чащобе. Это было за несколько месяцев до начала операции, когда войска получили приказ немедленно занять укрепленный пост в Памлоте, чтобы оседлать пересечение двух дорог и предотвратить возможность отступления противника из Дьенбьенфу в Лаос. Сосредоточившиеся в джунглях подразделения получали тогда падди, и нужно было скорее превратить эти зерна в очищенный рис. Солдатам Киня после долгих мытарств наконец удалось наладить производство крупорушек. Один из его молодых бойцов стал даже настоящим мастером этого дела.
Кинь участвовал во всех боях, вошедших в историю как сражение при Дьенбьенфу. Когда оно закончилось, батальон Киня стал комендантским. В один из первых вечеров после победы Кинь вместе с молодым бойцом-связным стояли на вершине, которую французские солдаты называли именем какой-то прекрасной богини. Выступивший на поверхность краснозем окрасил вершину почти в пурпурный цвет. Связной в трофейном офицерским кителе, показав вниз на долину, удивленно воскликнул: «А почему же так тихо?…»
Действительно, почему спокойствие долины Кхесань сейчас так напоминает тогдашнее Дьенбьенфу? Значит, они похожи - тишина после бури и затишье перед бурей? Где теперь тот парнишка-связной, у которого получались лучшие в батальоне крупорушки? А что стало с другими бойцами? Где они сражаются сегодня? Кинь по собственному опыту знал, что самые спокойные дни выдаются накануне перемен, перед новыми боями. Он подумал, что вот уже более двадцати лет его народ ведет героическую славную борьбу, в которую включился каждый человек.
Перед Кинем вставали картины отгремевших сражений, и он попытался представить себе предстоящий бой. «Как-то сейчас жена?» - невольно подумал он. В этот раз, уходя на боевое задание, Кинь не успел заскочить домой. Перед ним всплыло спокойное лицо жены. Сколько раз она провожала его! Теперь на фронте были оба - отец и сын.
- Так и есть, они продолжают укреплять оборону! - заметил вслух Кинь, продолжая наблюдать в бинокль за кружившимся в небе С-130. Белые фигурки американских солдат в Таконе устремились к только что сброшенным с самолета моткам колючей проволоки.
- Вы обратили внимание на пепельно-серые круглые, вращающиеся пластинки наверху?
- Радарная установка?
- Да! Вы ведь принимали участие в операции при Дьенбьенфу?
- Ну тогда у тэев{19} не было столько техники, сколько сейчас у этих!…
* * *
Нян одну за другой показывал Киню цели на всю глубину обороны противника, а затем стал знакомить с общим расположением оборонительных укреплений. Воспользовавшись тем, что оба командира заняты, Лыонг позвал появившегося в этот момент Кхюэ в блиндаж к радистам.
Кхюэ не сразу освоился с царившей в блиндаже темнотой. Поздоровавшись с работавшими в углу связистами, Кхюэ с горечью в голосе проговорил, обращаясь к Лыонгу:
- Я больше не в вашей роте! Когда вышли на марш, поступило распоряжение из штаба…
- Знаю, знаю… - несколько флегматично ответил Лыонг.
- Может, вы лично поговорите с Кинем? - с надеждой в голосе предложил Кхюэ.
- Ну кто так делает? Мы с Кинем давно знаем друг друга. Раз он тебя взял… Да и в кадрах давно уже об этом речь шла. Ничего, оставайся с ним. Ты вот что запомни: он всегда в самое пекло лезет, даже когда в этом нет никакой необходимости. Так что даже хорошо, что в эти дни при нем будет такой опытный и расторопный парень как ты. - Лыонг отошел к рации, продиктовал информацию для дивизии и снова вернулся к Кхюэ. - Как твоя поездка к родным? Удалось хоть немного дом подправить?
- Подправлять-то нечего, - устало ответил Кхюэ. - Бомба попала в пристройку, и от дома ничего не осталось. Когда я вернулся, уже и руины разобрали.
- Маме получше стало?
- Она умерла…
- Умерла?!
- Живот во многих местах был поражен осколками, так что ничего нельзя было поделать…
- Сестра уже знает? - после долгого молчания спросил Лыонг.
- Я догадался, что вы не успели ее повидать. Когда мы проходили через пункт «Б-34», я оставил для нее письмо. Подруги передадут в школу медсестер. Написал, что мама и братишка погибли.
- Может, лучше было бы не писать?…
- Сначала я тоже так думал, но потом решил, что она человек взрослый. Рано или поздно, но все равно ей придется сообщить. Она, конечно, все глаза выплачет, но, может, учеба сейчас ей будет поддержкой? Она у меня такая старательная!…
И Кхюэ во второй раз после возвращения пришлось рассказать свою печальную историю. Впервые он поделился с Кинем как-то вечером, когда они уже улеглись спать. Больше никому из своих самых закадычных дружков-разведчиков, даже каптенармусу Дао, с которым он был очень близок, Кхюэ не хотелось рассказывать о том, что он видел дома.
Когда он приехал, все было кончено: на месте дома зияла воронка, а на кладбище появились две свежие могилки - матери и братишки. Отец совсем ослаб, вдобавок у него страшно распухли суставы, и он целые дни сидел, беспомощный, в окружении трех оставшихся маленьких детей. За пять дней, проведенных дома, Кхюэ ни часу не оставался без дела. Из соломы, глины и всяких остатков, которые натащили соседи, ему удалось соорудить небольшую хибарку; он разделил ее на три клетушки. На пятый день он подправил могилы, а затем вместе с парнями и девушками из ополчения вычистил и собрал три новенькие, только что присланные из уезда винтовки. Вечером он вскинул на плечо свой вещмешок и на прощание погладил по голове малышей. Его вышло провожать все село. Он обогнул зиявшую глубокую воронку и направился к железнодорожной станции. Тихая, безмолвная фигура отца поджидала Кхюэ на краю поля. «Иди, сынок, отомсти за мать и братишку, - прерывающимся слабым голосом сказал отец. - О нас не тужи, односельчане помогут мне поднять маленьких». Впервые за всю самостоятельную жизнь Кхюэ получал напутствие от отца. Слабый, болезненный и тихий человек, отец никогда не поднимал на детей руку, никогда не повышал голоса и единственную свою опору видел в жене. Немало повидавшее, огрубевшее сердце Кхюэ дрогнуло. Налетевший с поля ветер поднял пыль над гудевшими от приближавшегося поезда рельсами. Вдали уже показался окутанный клубами пара паровоз. Полу коричневой отцовской рубахи трепал ветер, в кармане у отца позвякивали табакерка и зажигалка. Кхюэ наскоро простился с отцом, рукавом гимнастерки смахнул непрошеные слезы и бросился к станции…