Кинь понимал горе старика, хотя и не мог до конца постичь необходимость столь странного замысла. Фанг, как обычно, выглядел здоровым и крепким. Правда, у него был усталый вид и кожа от постоянных туманов стала еще более морщинистой.
- Вы давно там прячетесь?
- Со вчерашнего дня.
- Простите, а как вы хотели пройти туда? И что бы стали делать, встретив его?
- Ползком хотел сегодня вечером пробраться… Я заставлю его вернуться домой.
- А если он не захочет?
- Тогда получит сполна прямо у них на глазах!
- А если б вам не удалось туда дойти? Или если бы они схватили и расстреляли вас?
- Умер бы, вот и все, - равнодушно ответил старик.
- Вы ведь знаете порядок. Почему не сказали нашим бойцам, когда пришли сюда?
- Это дело семейное. Солдаты пусть делают свое дело, а со своими заботами я сам справлюсь.
Он сидел, скрестив ноги, прямо на земле, прислонившись к стене блиндажа, и спокойно, с достоинством отвечал. Кинь смотрел на огромную фигуру старика, на его суровое лицо, на котором сейчас проступила вся отцовская боль. Кинь знал, что никакие утешения тут не помогут, и все же, подбирая слова, постарался убедить старика, что излишняя горячность в этом деле только повредит, что его намерение найти сына в этой ситуации крайне опасно и что сейчас главное - разгромить американцев. Это общее дело всех, и перед громадой этого общего дела должны отступить все частные, личные дела. Кинь просил старика вернуться к себе и продолжать агитировать горцев переходить из «стратегических» деревень. Судьбу же Киема и других, подобных ему солдат марионеточной армии, которые с оружием в руках еще служат врагу, будет решать Освободительная армия.
Через несколько дней Кинь вернулся на КП полка. Теперь большую часть времени они с Няном отводили подготовке плана захвата Такона. Кинь был занят всевозможными делами и совещаниями, так что полученное им письмо из дому пролежало в кармане без ответа несколько дней.
«Здравствуй, отец. Здоров ли? - писала жена. - Заезжал к нам один товарищ с фронта, говорил, что ты вместе с Лы в Кхесани, в одном будто полку. Дома все спокойно, работаем для фронта, для победы. Чи посылают учиться за границу, бумага пришла. Кинь, о доме я позабочусь, а ты постарайся уделить внимание Лы. Передай, что скучаю я по нему. Будьте оба здоровы, бейте врага как следует».
Кинь несколько раз перечитал короткое, как телеграмма, письмо жены на вырванной из школьной тетрадки страничке и, смеясь, сказал Няну, что, с тех пор как они поженились, жена написала ему писем семь, и каждое предельно лаконичное. Причем писала она только тогда, когда он находился на фронте. Если же Кинь уезжал надолго по каким-то другим делам, писем, сколько бы он ни задерживался, не писала. В старину бытовало поверье - писать мужу можно только на войну, и Кинь в перерывах между боями читал эти неровные, по-детски неумело написанные женины строчки. Никогда в своих письмах жена ни на что не жаловалась, стараясь ничем не тревожить Киня.
У них было пятеро детей. Два сына росли совсем не похожими друг на друга. Старший был аккуратным, точным, ничего не делал просто так, не взвесив заранее; младший же, очень смышленый, был отчаянным и неаккуратным и в детстве переломал и перебил немало вещей. Кинь припомнил рассказ жены о том, как Лы после своего появления на свет пролежал два часа на бамбуковой скамейке, не подавая голоса. Тогда один из стариков родичей вытащил за руку из соседней комнаты старшего и за что-то крепко отшлепал его. Лы, услышав, как ревет старший брат, тут же залился плачем. По старинным приметам выходило, что мальчик станет воином.
Кинь дал Няну почитать письмо жены, а заодно и длинное, обстоятельное, на четырех страницах, письмо от Чи, старшего сына, который теперь уже, наверное, был далеко от родных мест. Среди всего прочего Чи писал:
«…Несколько дней перед отъездом удалось пробыть дома. Завтра отправляюсь на пункт сбора студентов, едущих учиться за границу. Бомбить у нас стали меньше. Говорят, потому, что враг концентрирует свои силы в Кхесани. Новый год на этот раз отмечали только один день, потом все вышли в поле. Известие об успехах всеобщего весеннего наступления очень воодушевило людей, все стараются работать еще лучше. В нашем районе ведут хозяйство еще не на научной базе, от этого все огрехи. Использование рабочей силы тоже пока не планируется, и в этом деле много расточительства. Отец, все это время я принимал непосредственное участие в работе нашего сельхозкооператива и никогда не забуду, с какой самоотверженностью трудились наши односельчане, никогда не забуду тех трудностей, через которые прошли они в эти годы. Дома я пробыл пять дней и в каждый из них по два раза выходил вместе с мамой в поле. Наверное, теперь я не смогу ездить домой на каникулы. Вернусь только после окончания учебы. Я уже сказал об этом маме. С тех пор как началась операция в Кхесани, мы регулярно слышим о наших победах и всякий раз вспоминаем о тебе и Лы. Интересно, где ты читаешь мое письмо - в командирском блиндаже или в траншее? Я уезжаю, так и не повидав ни тебя, ни брата. Мы, все, кто едет учиться, понимаем, что это необходимо для нашей страны. Я обещаю жить и учиться так, чтобы быть достойным тех, кто сражается на фронте. Я никогда не забуду моих сверстников, тех лучших представителей моего поколения, которые с оружием в руках защищают нашу отчизну…»
* * *
Незадолго до того как Кинь получил письмо из дому, он узнал, что Лы находится на высоте 475. Большая половина их 5-го полка сейчас расположилась у подножия этой высоты.
Телефонная связь с Лыонгом часто нарушалась. Когда она была восстановлена, Кинь попросил своих разведчиков соединить его с НП артполка, чтобы поговорить с Лы.
- Вы из какого подразделения? - спросил чей-то деловитый голос на том конце провода, едва их соединили.
- Из пятого хозяйства, - ответил Кинь. - У меня личное дело к товарищу Лы.
Телефонист с НП, услышав сильный диалектный акцент, видимо, догадался, кто звонит, и тут же закричал в трубку:
- Подождите, пожалуйста, товарищ командир, я сейчас сбегаю за Лы.
Кинь терпеливо ждал, не отнимая трубки, пока раздавшийся в ней легкий щелчок не подсказал ему, что связь вновь нарушена.
Телефонная связь с НП артполка «Кау» стала предметом особой заботы Няна. В предстоящих боях командир полка намеревался обеспечить эффективную артподдержку пехоте, а связь с артиллеристами никак не удавалось сохранить невредимой. Обсудив все с начальником штаба, Нян поручил Кхюэ лично обеспечить эту телефонную линию и дал ему двое суток на выполнение этой задачи. Кхюэ тут же принялся за дело. Он изучил обстановку на месте и затем вызвал в штаб полка помощника командира взвода, отвечавшего за связь с высотой 475.
К Кхюэ явился связист с перебинтованными головой и рукой. Он вошел не без затаенной гордости, всем своим видом будто говоря: «Смотри, я только что с передовой». Помощник командира взвода сел на телефонный кабель, сложенный перед штабным блиндажом, старательно сделал самокрутку, не спеша закурил ее и наконец, взглянув на Кхюэ, спросил:
- Нян, наверное, сильно ругает нас?
Кхюэ разложил перед ним карту, и в его острых глазах мелькнула усмешка.
- Ошибаешься, он орден тебе готовит!
- Хватит, парень, ты сам у нас побывай, тогда поймешь, что это за линия связи. Не так-то просто обеспечить ее, как ты думаешь, сидя здесь.
- А я ведь правду сказал. - Лицо Кхюэ стало суровым. - Что бы там ни было, а это действительно самая тяжелая линия. Скажи-ка, в чем вы испытываете наибольшие затруднения?
- В людях. Я просил подкинуть нам еще пять человек.
- Сейчас у вас сколько осталось?
- Со мной - трое.
- Я доложу, чтобы вам добавили людей, - ответил Кхюэ, - причем таких ребят, которые уже в боях побывали, обстрелянных. Но только ровно столько, сколько нужно, чтобы создать две надежные группы для устранения повреждений на этой линии… Что еще?
- Еще вот это. - Помощник командира взвода показал на обгоревший во многих местах телефонный провод, висевший перед блиндажом.