Когда Кием очнулся, вокруг мелькали, перепрыгивая через него, ноги в матерчатых солдатских башмаках. Все тело ныло от боли, пальцы рук потеряли способность двигаться. Кием, как мог, зажал автомат под мышкой и пополз, опираясь на локти. От слабости голова его моталась из стороны в сторону. Земля казалась необычайно жесткой, будто она была усеяна острыми бамбуковыми колышками. Неожиданно он услышал, как кто-то окликает его по имени. Это окончательно привело его в чувство, и он вдруг понял, в каком чрезвычайно опасном положении очутился: противник, прорвавшись через ряды заграждений, атаковал его роту, и теперь вьетконговец в мегафон выкрикивал его имя, призывая сложить оружие.
10
Нэт, сестру Кхюэ, к концу зимы перевели в 25-й медсанбат. Наступила пора затяжных дождей. Насквозь вымокшие под беспрерывным дождем медсестры расположились на короткий отдых у края тростниковых зарослей, среди сложенных грудами носилок, вещмешков, гамаков и тюков с перевязочными материалами и медикаментами. Мимо, не останавливаясь, одно за другим проходили подразделения. Солдаты не спускали глаз с девушек, а те упорно старались смотреть в сторону. На фронте девушек было мало; солдаты видели или артисток ансамбля, или медицинских сестер. К медсестрам все относились подчеркнуто вежливо: даже к самой юной ни один солдат не рискнул бы обратиться на «ты».
- Почаще вам без работы оставаться, сестрички! Пореже нас видеть! - помахал им кто-то рукой.
- И вам с нами встреч поменьше! - ответили ему девушки.
Подождав, когда пройдет очередное подразделение, начальник медсанбата, высокий толстый доктор, которого почему-то все называли Лан{28}, приказал поднять корзины на коромысла и переправиться через ручей. Мутный ручей грозно шумел, и девушки в замешательстве остановились.
- Ну, кто еще до сих пор плавать не научился? - спросил доктор.
- Доктор, отвернитесь! - завизжали девушки.
- Отвернусь, как же. Тут, того и гляди, какую-нибудь из вас течением унесет, отвечай тогда!
- Не унесет, мы друг дружке сами помогать будем! Отвернитесь!…
Много дней пробирались они к месту нового расположения, которое на карте, выданной в штабе доктору Лану, было помечено красным крестиком. Бурные ручьи, высокие труднодоступные перевалы, густые, почти непроходимые тростниковые заросли - сколько их осталось позади!… И вот наконец они оказались у цели. Некоторые все еще волновались и, подбегая к доктору Лану, то и дело спрашивали:
- Это здесь? Вы не ошиблись?
Доктор, намыливая для бритья щеки, успокоительно смеялся:
- Все верно. Мы там, где должны быть. Поверьте моему опыту, я когда-то штабистом был и карту умею читать.
Еще в пору работы на перевалочном пункте Нэт подружилась с Зы. Эта девушка была настолько рослой, что обычная форма ей не годилась. К Зы, которая раньше работала поварихой, прочно пристало смешное прозвище Слонишка: во время одного из ночных дежурств Зы неожиданно бросилась к Нэт и, не помня себя от страха, так стиснула ее своими мощными руками, что та чуть не задохнулась, - в темноте всего в какой-нибудь полусотне метров от них неторопливо прошествовало стадо слонов.
Тяготы и лишения, связанные со службой в медсанбате, Нэт переносила легко. Однако в последнее время глубоко ввалились ее глаза, заострилось лицо, залегли морщинки возле рта: в дни, когда медсанбат пробирался через джунгли к новому месту, Нэт получила письмо от Кхюэ с известием о смерти матери и братишки.
Знала об этом одна лишь Зы. Эта девушка, казавшаяся такой неловкой и неуклюжей, обладала удивительно добрым сердцем. Когда надо было копать землю, валить деревья или заготавливать хворост, первой всегда вызывалась Зы. Попутчикам-солдатам она не раз помогала подносить тяжелый груз, причем умудрялась поднять столько, сколько под силу было только здоровому парню.
- Нэт, родная моя, если б можно было переложить на меня немного твоего горя!
У Зы обливалось сердце кровью - у Нэт появился мрачный огонь в глазах, в которых, казалось, навсегда застыли непролившиеся слезы.
- Поплачь, - умоляла Зы, - поплачь, тебе легче станет!
- А увидит кто-нибудь? Разве можно сейчас плакать? Вокруг столько горя, не у меня одной…
- Поплачь, а я как-нибудь объясню, что-нибудь придумаю… Ведь пропадешь!
- Ничего, ничего… Не бойся, я… я справлюсь…
Смерть, утраты - не впервые Нэт столкнулась с этим. На стройке у нее была задушевная, ближе, казалось, не бывает, подруга Уи. Ни дня не могли они прожить друг без дружки, и все у них было общее - и одежда, и вещи. В одну из бомбежек Уи погибла. Нэт, оставив тело подруги, побежала спасать других. Она носила раненых, а сама плакала навзрыд. Только к вечеру, когда управилась с ранеными, Нэт вернулась за Уи, отнесла ее в передвижной домик строителей, попросила всех выйти, опустила на окнах шторки и при свете керосиновой лампы сама омыла тело Уи, переодела во все новое, ненадеванное (чьи были эти блузка и брюки, ее или Уи, она уж и не помнила: ведь давно у них все было общее), потом причесала ее и, уронив голову на тело подруги, заголосила: «Могла ли я думать, что придется тебя хоронить?…» Невольно вспомнилось, как часто доставалось ей от Уи за излишнюю склонность к слезам, и Нэт зарыдала еще горше.
Вспомнилось и другое, за что ругала ее Уи: как ни старалась Нэт, но не могла избавиться от тоски по дому. Этот маленький домик затерялся среди нескольких десятков подобных ему рядом с полотном железной дороги. Побеленные домики их квартала были крыты соломой, замешанной с глиной. Мимо бежали поезда, и паровозный дым закрывал молчаливо сидевших птиц на протянутых вдоль полотна проводах и рисовое поле с поблескивавшей на нем водой. Железная дорога тянулась параллельно асфальтированному шоссе и была отделена от него неширокой травянистой полосой. Сквозь бамбуковую занавеску на дверях дома виднелось не только скучное, залитое водой поле, но и шумный, веселый мир вагонных окон, тесно заполненных головами пассажиров. С шоссе доносился шорох шин и цокот копыт по асфальту, мелькали снующие с раннего утра ярко-красные автобусы и воинские автоколонны с веселыми лицами солдат. В толпе ребят, с громким криком выбегавших к дороге, непременно была и девочка с выгоревшими, порыжевшими волосами, а за руку ее цеплялся малыш…
Два года Нэт проработала в дорожно-строительной бригаде, потом еще два года - на перевалочных пунктах. Она прошла почти через весь Чыонгшон, но так и не смогла побороть в себе тоски по дому.
Несколько лет назад Нэт приняли в партию. К этому времени Нэт и Зы уже успели поработать чуть ли не на всех перевалочных пунктах. Нэт отличалась ловкостью и лучше других умела мастерить походные печурки. Ее частенько посылали в разные места передавать опыт, и среди походных печурок, поставленных в джунглях вдоль дороги, по которой двигались солдаты, немалое число смастерили ее проворные девичьи руки.
Можно ли словами выразить, что значили для солдат эти печурки на высоких отрогах Чыонгшона?! Печурки, в которых всегда ровным держалось пламя, печурки, умело сложенные из глины так, что дым от них, подобно утреннему туману, низко стелился по траве, а дотом медленно таял…
Розовые отблески огня напоминали об очаге в родном доме. В памяти вставали неровные верхушки маниоки, росшей у дворика. Допоздна засиживаясь у походной печурки, прислушивалась Нэт к голосу ночных джунглей: плеску ручья, крикам куропаток, ящериц и птиц. Тогда особенно одолевала ее тоска по дому. Нэт казалось, будто она слышит, как в пруду заглатывают корм карпы, как плещется вода под мостиком - это мама моет перед сном ноги… Нэт не помнила ее иначе, как в закатанных до колен, мокрых от постоянной работы на рисовом поле брюках, оставлявших открытыми худые смуглые икры, забрызганные светлыми лепехами подсохшей грязи. Вернувшись с поля, мать вытряхивала из корзинки собранных ею мелких крабов и в изнеможении опускалась на земляной пол веранды. Малыши гонялись за расползавшимися во все стороны крабами, а Нэт растирала поясницу и ноги матери.