На нас пытались даже воздействовать роскошным обедом с вином. Есть мы ели — здорово проголодались, а пить отказались.
Щелкунов засмеялся:
— Ну, Мызгин, — Иван Михайлович, кажется? — не пьет, это понятно — хороший тенор, потерять опасается. А вот Трифонов меня удивляет. О, я знаю, выпивал не хуже, чем модели делал. Что же касается Стрельченко, то меня даже жена его просила, чтобы получку ей выдавать…
— Не ты меня, Петр Карпыч, поил, не тебе об этом говорить, — отрезал Трифонов. — Пью только промеж своих…
Вся эта волынка кончилась тем, что администрация пошла на смехотворные, явно неприемлемые для рабочих уступки.
— Это все? — спросил я. Трифонов и Стрельченко еще раньше, окончательно разозлившись, ушли. — Значит, теперь разрешите провести собрания по копям и объявить ваши милости?
— Зря ехидничаете, — ответили мне. — Разрешаем. Но имейте в виду: пока дело о забастовке шло гражданским порядком; если же наше терпение иссякнет, оно перейдет к военным властям…
Чех вывел меня из дома. С куцей бумажонкой — уступками — я отправился на Рассушинские копи, чувствуя себя мышью, с которой играет кот. Может, скрыться? Нельзя, эти сволочи могут заявить, что мы согласились с решением администрации и призвали выходить на работу. Расскажу все шахтерам, потом выпустим листовку.
На копи я пришел ко второму гудку. По дороге у рабочих узнал, что настроение у стачечников бодрое, но что ночью, пока мы заседали, пригнали много пленных, заставляют их кайлить уголь.
Тревожным гудком собрали шахтеров. Пока народ сходился, я успел многим сообщить о переговорах. Рабочие соорудили импровизированную трибуну из старых тачек, и я взобрался на нее.
— Товарищи! Я пришел рассказать… — но рассказать я ничего не успел: два дюжих колчаковца стащили меня вниз.
— В чем дело? — возмутился я. — Комиссия разрешила это собрание. Спросите дежурных телефонистов!
— Помалкивай! — гаркнул один. — У нас распоряжение тебя арестовать. Эй, казаки, ремень! — Ясно, что все было заранее подготовлено. Мне крепким ремешком скрутили руки за спиной. — Этак будет поспокойнее.
Но в толпе рабочих кто-то крикнул:
— Шахтеры! Что ж мы смотрим! Он за нас старался!
И рабочие бросились на казаков. Но тут в рудничный двор влетели конные чехи. Грохнули два залпа вверх, и конники лошадьми стали давить людей.
…Я снова очутился в колчаковской контрразведке.
Допрашивать меня не стали. Из соседней комнаты вышел какой-то офицер и прочел мне бумажку, из которой явствовало, что я обвиняюсь в подстрекательстве к забастовке.
— Распишитесь.
— Завязанными руками?
— Для этого мы развяжем.
— Не трудитесь. Все равно эту филькину грамоту подписывать не стану.
Конный и пеший конвой повел меня из контрразведки сначала по Большой улице к собору, потом в его двор, где казаки, как на войне, разбили целый бивак. Это войско охраняло небольшой домик с крохотным оконцем, перекрещенным изнутри и снаружи решетками. Дверь с крепкими запорами и маленьким волчком. Туда-то меня и впихнули, развязав руки. В каталажке уже сидели Стрельченко и Трифонов.
— Как вы сюда попали?
Трифонов засмеялся:
— Видно, так же, как и ты.
— Вы же свободно ушли!
— Какое!.. Во дворе сразу скрутили.
Значит, нас упрятали в эту дыру, чтобы не дать возможности снестись с волей. Отсюда не убежишь!
Так прошло трое суток. На допрос не вызывали.
На четвертое утро распахнулась дверь:
— Выходите!
Нас окружило плотное кольцо конвоя, у всех оружие наготове. Вывели на улицу.
— Разойдись!.. Отступи!.. — то и дело хрипло орали конвоиры.
Так нас доставили в штаб полковника Богатнау, коменданта Черемховского угольного бассейна. Поднялись на второй этаж. Коридор и большая приемная были заполнены шахтерами.
— Рабочие! — громко обратился я к ним.
— Будете говорить — всех перестреляем! — энергично предупредил начальник охраны.
— За что же?! — крикнул кто-то из горняков.
Двое конвоиров сразу бабахнули в потолок, только штукатурка посыпалась.
— В следующий раз стреляем в народ! Понятно?..
Стало тихо.
Нас провели в длинную комнату. В дальнем углу, за столом, покрытым зеленым сукном, сидел рыжеватый мужчина лет сорока в погонах полковника. Это и был палач шахтеров Черемхова Богатнау. Справа от него сидел уездный начальник Волохов и два офицера колчаковской милиции, по левую руку — чехи.