Своею рукой!..
Я остановился и внимательно посмотрел на свои ладони — большие, заскорузлые, мозолистые. И мне показалось, что я вижу их впервые, словно открылось в них что-то такое, чего ни вчера, ни позавчера не было. И вдруг я ощутил в своих руках огромную, могущественную силу, которой подвластен весь мир!..
Так я вошел в социал-демократический кружок. Мы собирались, беседовали, читали книжки, в которых объяснялось, отчего несправедливо все устроено в жизни и как надо все переделать. Понемногу я начинал понимать это лучше и лучше.
Постепенно члены кружка стали относиться ко мне все с большим доверием. Вскоре поручили распространить листовки.
— Смотри, Ваня, если тебе не повезет и ты когда-нибудь попадешь в лапы к полицейским, — держись крепко, — говорили мне. — Хоть станут тебя бить, мучить — держись, не выдавай товарищей. Никогда не забывай, что нет таких испытаний, которые нельзя было бы вынести за нашу великую идею.
Так прошли лето, осень. Наступила зима. На одном из собраний нашего кружка я увидел молодого инженера Малоземова, недавно прибывшего на Симский завод. После собрания Модестов попросил Малоземова и меня задержаться.
— В кирпичном цехе много молодых рабочих, — сказал доктор, — а своих людей у нас там нет. Надо устроить так, чтобы Ванюшу надзиратель на раскомандировке назначил в кирпичный цех. Пусть он там поработает, заведет связи.
Вскоре я работал уже в кирпичном цехе. В нем выделывали огнеупорный кирпич для доменных и мартеновских цехов трех заводов, принадлежавших нашему хозяину. Среди рабочих было очень много женщин — для них этот адский труд был особенно невыносим. Огнеупорная глина мокла в огромных ларях. Две женщины должны были накидать на пол пудов шестьдесят этой сырой глины, разровнять ее нетолстым слоем, добавить, сколько полагается, мелкодробленого кремня, а потом целый день босыми ногами месить ледяное тесто, пока оно не превратится в однородную массу. Затем женщины просеивали ситами мелкий бус, в этой пыли катали комку до размера кирпича и складывали ее возле формовщика. Наконец в обязанность женщин входило натаскать в ларь мерзлой глины и залить ее водой. И за весь этот нечеловеческий труд работница получала в день двадцать копеек.
Мастер — отвратительный мерзавец, вымогатель и насильник — требовал от рабочих взятки, заставлял женщин работать на него дома и в поле. Многих работниц он принуждал к сожительству.
Однажды мастер потребовал у меня часть получки. Я наотрез отказал. Тогда он велел прийти к нему домой пилить дрова. Я не пошел. И вот в декабре, когда я уже приноровился и делал качественный фасонный кирпич, мастер забраковал у меня три тысячи штук и даже развалил некоторые мои штабеля. Я показал мой кирпич старым опытным рабочим, мастерам из соседних кирпичных цехов, сам поглядел кирпич у соседей и убедился, что моя продукция ничуть не хуже, чем у других. Несколько дней я не мог думать ни о чем, как только о мести подлецу мастеру. Наконец подкараулил его в темном коридоре меж кирпичных штабелей и сверху бахнул по голове половинкой кирпича. Он только охнул и мешком свалился наземь.
Больше месяца мастер провалялся в больнице. Администрация пыталась найти виновника, допрашивала рабочих, но ничего не добилась, хотя кое-кто догадывался, чья это работа. Все говорили, что кирпич, мол, упал на мастера сам. Тем и кончилось.
Это было мое первое «партизанское выступление». Оно сошло мне с рук, но потом здорово досталось от товарищей по кружку — все они были ярыми противниками индивидуального террора.
…Навсегда врезался в мою память день 31 декабря 1904 года.
Едва пробило одиннадцать вечера, я, умытый, причесанный, в аккуратно прокатанной рубахе и начищенных сапогах, звонил в квартиру доктора.
Встретил меня сам хозяин. Подождал, пока я, стряхнув снег с сапог, разделся, и, обняв меня за плечи, ввел в комнату, откуда доносился веселый шум, аккорды гитары, громкие голоса. Некоторые из гостей-рабочих были даже в брюках навыпуск, в стоячих воротничках и при галстуках. Они ничем не отличались от инженеров Малоземова и Бострема.
Доктор усадил меня за круглый столик, дал в руки свежий номер «Нивы». Я увлекся и не заметил, что хозяин вышел, позвав с собою нескольких гостей; в комнате стало меньше народу, хотя и не сделалось тише. Меня окликнул инженер Малоземов:
— Ваня, пойдем-ка, тебя доктор зовет.
Когда мы вошли в кабинет Модестова, все сидевшие там внимательно слушали, что им говорил доктор. Мне показалось, что речь идет обо мне.