…Уже хотел поставить точку, но оказалось – рано. По ящику в лихой программе «Пусть говорят» показали уморительный сюжет. Тема – внебрачные дети. Героини по—русски не понимают, они приехали в Москву из Германии. Пожилая дама рассказывает, что сорок лет назад в Гамбурге она переспала с уже поминавшимся Полом Маккартни, и ее девочка, скорее всего, дочь знаменитого музыканта. Девочке уже под сорок, ростом она раза в полтора выше Пола, весит раза в два больше. Сходство не просматривается. Тем не менее, немочки полагают, что Маккартни надо бы согласиться на генетическую экспертизу – а вдруг и в самом деле дочь?
У аудитории горят глаза. Полно сочувствующих. Хватает и недоверчивых. Кто—то полагает, что если музыкант не хочет экспертизы, значит – отец. Робкое возражение, что в случае, если согласится, все шизофренички обоих полушарий планеты тоже захотят испробовать свой шанс, во внимание не принимается. Экс—любовницу последнего битла спрашивают, почему она не сделала предъяву раньше – не потому ли, что сорок лет назад паренек из Ливерпуля был безвестен и беден, а нынче миллиардер. Пока переводчица подбирает слова поделикатней, ведущий умело отодвигает бестактный вопрос: «Скажите, а тогда, сорок лет назад, вы подозревали, что Маккартни такой негодяй»? Пожилая немка растерянно хлопает глазами, а ведущий обращается уже к молодой: «А если вы встретитесь с отцом, вы его простите»? Сорокалетняя девушка мнется. Положение спасает рекламная пауза, и ведущий торопливо желает телевизионным истицам высудить у знаменитости все, что можно.
А я думаю: почему немецкие жабы приехали со своей слезницей в Россию? Почему не обличили предполагаемого отца у себя в Германии, а еще лучше, сразу в Лондоне? Ответ, впрочем, угадывается. В Европе правосудие не наше. Конечно, телесенсации и у них ценятся дорого. Но за вранье там адвокаты потребуют столько, что блудливый канал пойдет по миру. А у нас, слава Богу, не совсем Европа, у нас пока еще можно квакать в свое удовольствие, громко и не без выгоды: представляете, сколько заплатят за рекламную паузу в передаче о внебрачной дочери мировой знаменитости! Да и наши скромные звезды ни от чего не застрахованы: каждого третьего популярного певца преследовали сыновья лейтенанта Шмидта. Самой Пугачевой пришлось доказывать, что жесткий концертный график никак не позволял ей тайно родить дополнительную дочку, повсюду заявляющую о своем выгодном родстве…
Я человек действия. И если уж ставлю какую—нибудь проблему, мучительно пытаюсь понять: а как ее решить? В данном же случае никакого решения не вижу. Запретить ложь в СМИ? Но как его запретишь? И кто станет отделять откровенное вранье от смелых гипотез? Да и когда на Руси соблюдали запреты?
Выход вижу только один – напрямую обратиться к авантюрным старшеклассницам, загодя планирующим свою сладкую жизнь. Милые вы мои, не рассчитывайте на олигархов, не надейтесь на иностранцев, не напрашивайтесь в дочки к Полу Маккартни. Надейтесь на себя! Тогда, авось, не придется собирать остатки собственных иллюзий на обочине Ленинградского шоссе.
КАК Я СТАЛ ПАТРИОТОМ
Полвека назад в Москве прошел Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Газеты в связи с юбилеем на давнее событие бегло отозвались. А мне что делать, если в моей памяти с той поры так и звенят колокольчики?
Тогда, в пятьдесят седьмом прошлого века, в Москву приехали тысячи молодых иностранцев. Причем, не только болгар или поляков, которые, хоть и в малом количестве, все же учились в наших ВУЗах и к которым мы понемножку привыкли – в городе появились французы, англичане, американцы и прочие представители стран, во главе которых стояли злобные враги всего прогрессивного человечества. Юные гости столицы ходили по Арбату, по бульварам, по Красной площади, к ним можно было запросто подойти и даже поговорить. Правда, этой возможностью почти никто не пользовался: в иностранных языках наша молодежь в ту пору была предельно слаба. Мне же повезло: я еще старшеклассником три года отучился на вечерних курсах английского, и о вещах обиходных вполне мог потолковать.
В жаркий летний день накануне торжественного события, когда фестиваль еще не открылся, но иностранцы уже съехались, ко мне зашел бывший одноклассник с младшим братом. Они позвали побродить по центру, явно рассчитывая использовать меня в качестве устного переводчика, по старинному толмача. Я с удовольствием согласился – когда еще представится случай попрактиковаться в языке? Дошли до Манежной. Никакой формы или знака для гостей праздника не существовало, но иностранцы бросались в глаза сразу – они резко выделялись из толпы. Не только непривычной в те годы яркостью одежды, не только длинными волосами у парней и короткой стрижкой у девушек, но и еще чем—то – пожалуй, это была внутренняя свобода, которая у нас появилась где—то в середине девяностых. На улице их сразу обступали, причем, любопытство было взаимным: они приехали посмотреть на загадочную Россию (Советский Союз был названием, скорее, внутренним), а москвичи, лишенные возможности поехать в Европу или, тем более, Америку, пытались понять чужой сад по случайно залетевшим к нам листикам.
На углу музея Ленина, где сейчас, кажется, Городская дума, в центре небольшой толпы стояла высокая девчонка с темными кудряшками и растерянным веснущатым лицом. Ее о чем—то спрашивали, все разом, а она в ответ только улыбалась. А что ей оставалось – спрашивали—то по—русски.
Вот тут и пригодился мой английский. «Хочешь, спасу?», спросил я девчонку и, не дожидаясь ответа, взял за руку и потащил из толпы. Высокая девочка оказалась англичанкой, жила в Лондоне, звали ее Валери. Я сказал, что по—русски получится «Валька». Ей идея понравилась, она тут же и меня переиначила по—своему: «Ленни».
Ей—ей, ни о чем греховном я не думал – только подремонтировать мой московский английский. К тому же я был комсомолец и дурак, верил всему, что писали в наших газетах, и не сомневался, что именно коммунизм светлое будущее всего человечества. Спасибо Никите Сергеевичу – я уже знал, что Сталин оказался мразью. Но Ленин, партия – это было святое. И я был готов выполнить свой долг советского человека, то есть убедить англичанку в великих преимуществах социализма.
Но мне было двадцать пять, ей двадцать один. И уже на следующий день стало ясно, что ограничиться одной лишь политической пропагандой вряд ли получится.
Переломный момент вышел довольно смешной. Валери, видимо, впервые в жизни увидела на ком—то из моих сограждан тюбетейку и заинтересовалась этим нестандартным головным убором. Оказалось, родные наказывали ей привезти из Москвы в качестве экзотического сувенира русскую шапку. Правда, шапка подразумевалась меховая, но где же при тогдашнем дефиците ее было взять? Однако и тюбетейка могла сойти за традиционный московско—сибирский головной убор. Я тут же вызвался круглую расшитую шапочку Вальке подарить. Зашли в ЦУМ. Повезло – тюбетейки, хоть и одного вида, там лежали.