Я зарекался столько раз, что на судьбу я плюну,
Но жаль ее, голодную, — ласкается, дрожит.
И стал я по возможности подкармливать
фортуну,—
Она, когда насытится, всегда подолгу спит.
Тогда я — гуляю,
Петляю, вихляю
И ваньку валяю,
И небо копчу,
Но пса охраняю —
Сам вою, сам лаю,
Когда пожелаю,
О чем захочу.
Когда постарею,
Пойду к палачу,—
Пусть вздернет скорее,
А я заплачу.
Бывают дни — я голову в такое пекло всуну,
Что и судьба попятится испуганна, бледна.
Я как-то влил стакан вина для храбрости
в фортуну,
С тех пор — ни дня без стакана. Еще ворчит она:
«Закуски — ни корки!»
Мол, я бы в Нью-Йорке
Ходила бы в норке,
Носила б парчу…
Я ноги — в опорки,
Судьбу — на закорки,
И в гору, и с горки
Пьянчугу влачу.
Я не постарею,
Пойду к палачу,—
Пусть вздернет на рею,
А я заплачу.
Однажды переперелил судьбе я ненароком —
Пошла, родимая, вразнос и изменила лик,
Хамила, безобразила и обернулась роком,
И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык.
Мне тяжко под нею,—
Уже я бледнею,
Уже сатанею.
Кричу на бегу:
«Не надо за шею!
Не надо за шею!!
Не надо за шею!!! —
Я петь не смогу!»
Судьбу, коль сумею,
Снесу к палачу,—
Пусть вздернет на рею,
А я заплачу.
Большой Каретный
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
Где твой черный пистолет?
На Большом Каретном.
Где тебя сегодня нет?
На Большом Каретном.
Помнишь ли, товарищ, этот дом?
Нет, не забываешь ты о нем!
Я скажу, что тот полжизни потерял,
Кто в Большом Каретном не бывал.
Еще бы…
Где твои семнадцать лет?
На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед?
На Большом Каретном.
Где твой черный пистолет?