Я весь прозрачен, как раскрытое окно,
И неприметен, как льняное полотно.
На коне — толкани — яс коня.
Только «не», только «ни» — у меня.
Ни философский камень больше не ищу,
Ни корень жизни, — ведь уже нашли женьшень.
Не посягаю, не стремлюсь, не трепещу
И не надеюсь поразить мишень.
Устал бороться с притяжением земли.
Лежу — так больше расстоянье до петли.
И сердце дергается, словно не во мне.
Пора туда, где только «ни» и только «не».
Толка нет, толкани — и с коня.
Только «не», только «ни» — у меня.
«Сыт я по горло…»
Сыт я по горло, до подбородка.
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать.
Друг подавал мне водку в стакане,
Друг говорил, что это пройдет.
Друг познакомил с Веркой по пьяни —
Верка поможет, а водка спасет.
Не помогли ни Верка, ни водка.
С водки похмелье, а с Верки — что взять?
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не смогли запеленговать.
Сыт я по горло, сыт я по глотку.
Ох, надоело петь и играть!
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
И позывных не передавать.
«В дорогу живо — или в гроб ложись…»
В дорогу живо — или в гроб ложись…
Да! Выбор небогатый перед нами.
Нас обрекли на медленную жизнь.
Мы к ней для верности прикованы цепями.
И кое-кто поверил второпях,
Поверил без оглядки, бестолково…
Но разве это жизнь — когда в цепях?
Но разве это выбор — если скован?
Коварна нам оказанная милость.
Как зелье полоумных ворожих.
Смерть от своих — за камнем притаилась,
И сзади — тоже смерть, но от чужих.
Душа застыла, тело затекло,
И мы молчим, как подставные пешки.
А в лобовое грязное стекло
Глядит и скалится позор в кривой усмешке.
А если бы оковы разломать,
Тогда бы мы и горло перегрызли
Тому, кто догадался приковать