В грязь ударю лицом,
завалюсь покрасивее набок —
И ударит душа на ворованных клячах в галоп,
В дивных райских садах
наберу бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Прискакали — гляжу —
пред очами не райское что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап — тысяч пять — на коленях сидел.
Как ржанет коренной!
Я смирил его ласковым словом,
Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.
Седовласый старик
слишком долго возился с засовом —
И кряхтел, и ворчал, и не смог отворить — и ушел.
И измученный люд не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг
с онемевших колен пересел.
Здесь малина, братва, —
нас встречают малиновым звоном!
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.
Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?!
Мне — чтоб были друзья,
да жена — чтобы пала на гроб, —
Ну а я уж для них наберу бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:
Это Петр Святой — он апостол, а я — остолоп.
Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженых яблок…
Но сады сторожат — и убит я без промаха в лоб.
И погнал я коней
прочь от мест этих гнилых и зяблых, —
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом
по-над пропастью пазуху яблок
Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала!
Через десять лет
Еще бы — не бояться мне полетов,
Когда начальник мой Е. Б. Изотов,
Жалея вроде, колет как игла.
«Эх, — говорит, — бедняга!
У них и то в Чикаго
Три дня назад авария была!..»
Хотя бы сплюнул, все же люди — братья,
И мы вдвоем и не под кумачом, —
Но знает, черт, и так для предприятья
Я — хоть куда, хоть как и хоть на чем!
Мне не страшно, я навеселе, —
Чтоб по трапу пройти не моргнув,
Тренируюсь уже на земле
Туго-натуго пояс стянув.
Но, слава богу, я не вылетаю —
В аэропорте время коротаю
Еще с одним таким же — побратим, —
Мы пьем седьмую за день
За то, что все мы сядем,
И может быть — туда, куда летим.
Пусть в ресторане не дают навынос,
Там радио молчит — там благодать, —
Вбежит швейцар и рявкнет: «Кто на Вильнюс?!
Спокойно продолжайте выпивать!»
Мне лететь — острый нож и петля:
Ни поесть, ни распить, ни курнуть,
И еще — безопасности для —
Должен я сам себя пристегнуть!
У автомата — в нем ума палата —
Стою я, улыбаюсь глуповато:
Такое мне ответил автомат!..
Невероятно, — в Ейске —
Почти по-европейски:
Свобода слова, — если это мат.
Мой умный друг к полудню стал ломаться —
Уже наряд милиции зовут:
Он гнул винты у «Ила-18»
И требовал немедля парашют.
Я приятеля стал вразумлять:
«Паша, Пашенька, Паша, Пашут.
Если нам по чуть-чуть добавлять,
То на кой тебе шут парашют?..»
Он пояснил — такие врать не станут:
Летел он раз, ремнями не затянут,
Вдруг — взрыв! Но он был к этому готов:
И тут нашел лазейку —
Расправил телогрейку
И приземлился в клумбу от цветов…
Мы от его рассказа обалдели!
А здесь все переносят — и не зря —
Все рейсы за последние недели
На завтра — тридцать третье декабря.
Я напрасно верчусь на пупе,
Я напрасно волнуюсь вообще:
Если в воздухе будет ЧП —
Приземлюсь на китайском плаще!
Но, смутно беспокойство ощущая,
Припоминаю: вышел без плаща я, —
Ну что ж ты натворила, Кать, а, Кать!
Вот только две соседки —
С едой всучили сетки,
А сетки воздух будут пропускать…
Мой вылет объявили, что ли? Я бы
Не встал — теперь меня не поднимай!
Я слышу: «Пассажиры на ноябрь!
Ваш вылет переносится на май!»