* * *
... Солнце безжалостно светило в глаза. Добрыня-Краснобай глянул из-под руки. Впереди толпились горожане. Он махнул - дружинники теснее сомкнули щиты, изготовив оружие. Новгородский люд попятился. - Что собралися? Мы разор никому чинить не желаем! Выдайте Киеву обидчиков! - увещевал Добрыня Малхович. - Как же! Второй раз не купишь! - отзывались словене. - Нет тебе веры, злодей хазарский! - Ты по что кумирни осквернил, боярин?! - кричали с той стороны. - Лгут ваши жрецы, потому и противны князю! Нет на Руси иного хозяина, окромя Владимира Святославича! Нет иного бога, окромя Христа! Покоритесь, несчастные! - вторил вельможе Путята, сам крещеный еще при Ольге. - Вот и ступай к Распятому прямой дорогой! В киян полетели камни. Один просвистел над ухом тысяцкого. - Пеняйте ж на себя, неразумные! - молвил Добрыня. Воины медленно двинулись вперед, выставив копья, дружинники оттесняли толпу на берег. Но их стремление натолкнулось на завалы из бревен и досок. Град камней усилился. То тут, то там падали ратники, иной срывался в Волхов, под дружное улюлюканье новгородцев, и оглушенный, шел ко дну крокодилу на прокорм. - Не бывало такого, чтобы мать, да отца поимела! Никогда Великий Новгород не покорится Киеву! - услыхал он голос Богумила - Ничего, и до тебя доберемся, старик, - успокоительно заметил Добрыня Малхович. Тут к вельможе протолкался испуганный посыльный, одежда висела на нем клочьями, и лишь за шапку мужика пропустили к Краснобаю: - Беда, светлейший! - выдохнул посыльный. - Народ совсем рассвирепел! Дом твой разорили, усадебку разграбили - сын Константин поклон шлет и молит о помощи! Без подмоги ему не выстоять! - А, псы! - выругался Добрыня. Дружинники шарахнулись в стороны. Развернул коня, что есть силы врезал по ребрам. Скакун взвился от жгучей боли, но всадник усидел, сдавив рассеченные до крови бока, и еще раз хлестанув коня, погнал его, словно не перевалило за пятьдесят. - Эко припустился, гад! Смотри, портки не потеряй! - заорали словене. Ростовцы стеной сомкнули крепкие красные щиты. Путята похаживал за рядами воинов, выжидая, когда у новгородцев кончится запас камней. Тяжелые копья били особо рьяных - не прорвешься, да только и сам - ни шагу. - Постоим, словены, за богов наших! - тысяцкий Угоняй воодушевлял своих людей. Тут подоспели кияне-лучники, они стали за ростовцами, готовые в любой момент обрушить на толпу десятки жалистых стрел. - Ослобони, батюшка! - не выдержал сотник, - Нас и трехсот нет, а их тьма - сомнут, растопчут. - Сам князь велел. Отступить - что голову сложить! - зло отозвался воевода, помня наказ Володимера. Путята свирепел. Он знал, что новгородцы упрутся. Но ведал воевода также, что словене отходчивы. Ан нет! Третьи сутки бунтуют, всю Русь баламутят! Так бы взял не полтысячи, а втрое больше. - Пусть порадуются! Они мосты разберут и спокойные будут, а мы-то в ночь бродом и на тот берег... Да еще пара сотен подойдет! - Это ты хорошо придумал, сотник! Голова! Вели отступать! - решился Путята, все разглядывая ту, запретную сторону, где толпились бунтари.
* * *
...Так и вышло. Врага не устерегли. Ростовцы ворвались в город, убивая направо и налево. Вскоре они уж ломали ворота в Богумилов двор. Самого волхва дома не было - держал совет с Угоняем. Ударил набат. Воздух огласился ярыми криками. Богумил и тысяцкий выскочили наружу. С Волхова потянуло гарью. Бравые крики и проклятия, топот, цоканье копыт, звон доспехов, глухие удары, плач ребенка и стенание матери - все смешалось воедино. - Они уже в городе! Проворонили, дураки! - Угоняй в отчаянии рванул седую бороду. Те кто был при нем в суматохе высыпали следом, на ходу затягивая пояса. Воины оправляли куртки из толстой кожи с нашитыми на них кольцами, вытаскивали мечи да проверяли тетивы. - Нередко и великие умники могут совершать самые нелепые поступки! отвечал Богумил, - Я к народу, друже! Ты ж держись, как можешь! Прихрамывая, старый волхв заспешил к потайной калитке... ... Доски не поддавались, трещали, но держали. Сквозь пробитую брешь злодеи увидали хозяйку. Тетка Власилиса, властная, как тот, в чью честь назвали, умело распоряжалась прислужниками. Словене молча поджидали супостатов, готовя топоры да рогатины. - Жгите! - приказал Путята. Через тын полетели смоляные факела на длинных древках. В ворота били все яростней. Подсаживая друг-друга ростовцы лезли на стену, кто-то срывался, иные прыгали вниз уже по ту сторону тына - их встречали ладными, дружными ударами. Крыша занялась. В тот же миг петли да засовы не выдержали, под мощным натиском створки подались. Кияне, бросив бревно, ринулись в проход. Первые же рухнули под топорами словен, но их мигом затоптали следом бегущие воины. Дружинники, подгоняемые зычным голосом конного начальника, высыпали во двор, сминая новгородцев. Те отчаянно защищались, но силы были неравные. - Хозяйка! Уходи! - Как же, вас только оставь - хлопот не оберешься! - задорно крикнула Власилиса, поднимая окровавленный топор. Справа и слева падали дворовые, слуги и ближние. Враги зло наседали, и вскоре им удалось оттеснить последних защитников к крыльцу. Загудели луки, взвизгнули стрелы. - Берегись! Отрок бросился к Власилисе, прикрывая ее, и тут же грянулся на ступени, пронзенный коротким копьем. Она успела проскользнуть в приоткрывшуюся дверь - лязгнул замок. Остроносая племянница испуганно ткнулась в грудь. - Не бойся, родная! Это не страшно! Ведаю, там тебя мамка с папкой встретят! Кровля полыхала, вниз летели обугленные доски. Горницы заволокло серой душной пеленой. - Ну, что? - услыхала ведунья голос старшего. - Заперлась, стерва! Больно дверь ладная да тяжелая. Власилиса зарычала, словно раненная медведица. - Сожри ее Огнебог! - выругался тот же голос, - Время теряем! Добейте остальных, и все на площадь! Богумил снова народ мутит... - Будет сделано, батюшка! - Знаю я этих новгородцев. Им бы только поорать, а как запалим склады да амбары - тут же разбредутся спасать пожитки! - бурчал Путята. ... Ругивлад жадно хватал морозный воздух, он задыхался. Клубы дыма окутывали дом, но то было в иной, нездешней яви, то осталось в прошлом. Закашлялся. Сознание судорожно цеплялось за приметы, не пуская назад. Молодой волхв глотнул, набрав полную грудь, он старался еще, хоть на мгновение, удержаться там, в Сбывшемся ... Конный отряд Малховича ворвался в город следом за ростовцами. Дорогу преградила стена огня, по дощатой улице, пламенея, расползалась смола. - Вперед! За Киев! За Владимира! - прохрипел Добрыня. В черных дымах угадывался редкий строй воинов, что успел собрать тысяцкий. Дрогнули тетивы. Забились в муках израненные обожженные кони, калеча и сминая пеших соратников. Всадники яростно ринулись сквозь языки пламени. Многие были сражены новыми меткими выстрелами и рухнули вместе с лошадьми, но те, кто мчался за ними, проскакали по телам павших и врезались в неплотный строй словен. Они раскидали линии защитников и хлынули по улице вниз, прямо к вечевой площади. За конным отрядом бросились и остальные. - Mужайтесь, ребятушки! - кричал Угоняй, отбивая удар за ударом, - Не пустим супостата! По всей улице кипела яростная схватка. Душераздирающие крики людей, стоны и ржание мечущихся лошадей, звон клинков и скрежет рвущихся кольчуг. На Угоняя набросилось шестеро. Он защищался с великим трудом - годы не те. По всему было видно, что им приказали взять бунтаря живым. Но и тогда он показывал яростную храбрость и поразительное ратное умение. Старик стоял непоколебимо. Его меч свистнул, взлетел и рухнул серебристой волной. Шелом на враге раскололся, череп хрустнул, в стороны плеснуло кровью и серой кашицей. Кияне отступили, Угоняй утер бороду, но передышки не последовало. На него бросился молодой и рьяный дружинник. Парня выдали глаза, тысяцкий прочитал, куда удар, он ловко поймал движение стали, неуклюже развернулся и снова окровавил меч. Противник дернулся и повалился набок. От плеча до плеча быстро расползалась алая полоса. Наскочившему второму Угоняй тут же подсек колено не прекращающимся волнистым движением тяжелого клинка, третьему стремление металла рассекло кисть. Тысяцкий проклинал дозорных, но еще надеялся, что там, на вечевой площади, волхв сумеет воодушевить земляков. Даже если бы это было так, не видать ему ни Богумила, ни старухи своей, ни внучат. Стрела угодила в плечо, в едва различимую щель между изрубленными пластинами доспеха. - Держись, старик! - крикнул ему кто-то. - Уходите! Со мной кончено! - прорычал он в ответ. Плечистый новгородец заслонил тысяцкого щитом, в который ткнулись еще две стрелы, но тут же рухнул, пораженный копьем в живот. Перчатка мешала. Угоняй потянулся к плечу, ломая древко. На него налетели, сбили с ног и смяли, выкручивая руки назад. Превозмогая тяжесть, мощный старик в какой-то миг отшвырнул, разметал ретивых. Кто-то занес над ним рукоять, пытаясь оглушить, да перехватил тысяцкий врага за кисть, повел, выгнул и с хрустом вывернул руку из сустава. Напрасно. Громадный всадник с размаху обрушил на старца ужасный удар секиры...