— А то они не рады, — сказал Толик. — Жрать че-то хочу, умираю. А че так мало кормят, если это бизнес-класс?
— Господи, Толик, — сказала я.
— Толик не Бог, нет вообще Бога, кроме Аллаха.
Я украдкой погладила его горячую, сильную руку. Недолгое пребывание в воздухе сделало Толика еще более расторможенным, чем обычно.
— Знаешь, — сказал он. — Старый анекдот? Ну, не анекдот, а скорее поговорку. Что человека, каким он есть, примут только мать и могила.
— Что-то такое слышала.
— Во. Мать, короче, не факт.
— Ты к чему это сказал?
Толик пожал плечами.
— Херня это, вот к чему сказал.
— А я думала, что ты намекаешь на то, что мою подружку ждет сеанс принятия такой, какая она есть.
— Ну это да. Я просто к тому, что не так все просто и не только. И мать не всегда принимает, и могила иногда ваще по кусочкам, или кости одни черные, или еще че. А бывает незнакомые люди полностью примут, как будто ты ангел или не знаю кто. Слушай, а может похаваем, а?
И мы пошли в "Шоколадницу" есть мороженое.
Толик заказал себе, кроме того, две котлеты по-киевски.
— Люблю мясо, — сказал он, макая кусок котлеты в мороженое. — И сладости. Потому что я опоссум.
Я засмеялась, а Толик протянул мне вилку с наколотым на нее мясом, измазанным сливочным мороженным.
— Держи. Это вкусно.
— Господи, — сказала я, смеясь. — Я сейчас умру.
— Не, — сказал Толик. — Не ща. Когда попробуешь — точно умрешь. От счастья.
Оказалось и в самом деле вкусно, неожиданно и странно, будто снег в жаркий день.
Я спросила:
— Слушай, а куда ты летал в последний раз?
— В Израиль, — сказал Толик просто. — Продавать девчонок.
— Меня поражает твоя честность. В таком случае, кто был твоей бывшей?
— Девушка-даун, — сказал Толик.
— Что? Не смешно.
— Не, — сказал Толик. — Раз тебя так уж поражает моя честность, я тебя тогда еще раз поражу. До тебя я встречался только с дауном.
Я засмеялся, но Толик выглядел абсолютно серьезным.
— У Толика была задача, Толик и квартира, вот это были прямые, которые обречены пересечься, — сказал он, прижав руку к сердцу. — Но, по большому счету, ваще все не так было. Я тогда скитался туда-сюда, тоже в общаге какой-то жил. Это было после того, как я перестал грабить ломбарды.
Толик махнул рукой.
— И решил заняться чем-нибудь приличным, — сказал он. — Ну, вот, короче, и у нас была уборщица в общаге, телка даун. Не очень страшная, крепкая такая девка лет двадцати пяти. Вот, ну и я как-то с ней познакомился, трахаться-то хотелось, ты понимаешь. Ну, купил ей мороженное, налил водки, отжарил ее. А она такая наивная милашка, ее по доброте душевной взяли сюда работать, она ниче не понимала и не умела, ума там, как у семилетки, но не такой крутой, как Любаня. Во, ну и мать у нее была старая, хоть какие-то денежки. Короче, стал я тем алкашом, который соблазнил бедную деточку, покупал ей пиво (а бухать она стала будь здоров), конфеты и возил даже ее как-то к озеру, и она еще полгода вспоминала. План был таков, мать ее старая помрет, а бикса моя на меня квартирку и отпишет. Но вышло не так, померла она от сердца, а мать ее еще меня переживет, может. Так и остался Толик с носом. А мораль: у даунов много сопутствующих физических отклонений.
— Что? — спросила я.
— Ну, — сказал Толик. — Она меня оч любила. На край света бы за мной пошла, такая милаха, только пальцем помани — и вот она. Звали Катей.
— Понятно, — сказала я, хотя не все в этой истории было мне понятно.
— А, еще она от меня аборт сделала. Как-то заметил я, что ее все время тошнит, и…
— Все, — сказала я. — Достаточно откровенно. Спасибо.
— А твой бывший?
Я показала Толику указательный и средний пальцы, сложенные вместе. Толик громко и развязно засмеялся.
— Лады, — сказал он. — Не буду тогда ревновать.
— Так, стоп, это значит, что последняя девушка у тебя была еще до того, как ты стал бандитом?
— Ну, да, — сказал Толик. — Сначала я трахал кого попало, потому что у меня появилось бабло, а потом занимался трафиком людей. Не особо до отношений было. А, еще между этим всем ходил влюбленный в твою маму. А у нее, кстати, эпилепсия. Мои любимые люди с психоневрологическими отклонениями. У тебя все в норме? Жалко, ты не ДЦПшница.
— Дурак.
— Сама дура, — с готовностью откликнулся он.
Я сказала:
— Ты думаешь, я волнуюсь?
— Я думаю, я волнуюсь.
— Почему?
Толик помолчал, взгляд у него вдруг застыл и как бы даже посинел сильнее.
— Потому что, — сказал Толик медленно. — Я вернулся в Москву. В город, где я в последний раз был очень-очень плохим.