А WillowB рассказала, что была в Трикси влюблена, но так ей никогда и не сказала, потому что Трикси, по ее мнению, строго гетеро.
Только я ничего не рассказала и вспомнила, что комментировала только ее посты про рак.
Из всей огромной палитры ее чувств и ощущений, я видела только черный цвет.
За это стало мне стыдно чуть ли не больше, чем за то, что я тогда кинула Трикси.
— Какая она, — сказала я. — Была классная. Просто ужас.
— Да, — сказала Севи. — Просто ужас.
Мы допили коктейли, поплакали все вместе. Рыдать с другими девчонками — в этом есть что-то древнее и сильное, не зря во многих культурах была даже эта специальная должность для сентиментальных женщин. Я ощутила с ними единение, тайную радость сердец, спевшихся в своей грусти.
А вы знаете, что у гречанок-плакальщиц были специальные сосуды, куда они собирали свои слезы?
Только куда их потом девали?
Я бы выливала их на чьей-нибудь свадьбе, чтобы помнить, что жизнь — это все сразу. Не знаю, были ли гречанки такими претенциозными дурочками, как я.
В общем, мы пошли на кладбище.
— Толик, — крикнула я. — Пора.
Вокруг Толика тем временем образовался уже небольшой кружок из малышей с мамами. Он что-то вещал и, когда я окликнула его, махнул на меня рукой.
— Ща, минута, и я вас догоню.
Думаю, на самом деле Толику хотелось отстать или даже потеряться.
Почему-то эта нормальная человеческая слабость — смущение, так сильно меня удивила и умилила. Она служила якорем его неземному, небесному образу, изрядно его заземляла.
Впрочем, скрыться Толику не удалось, потому что автобуса мы ждали долго. Толик курил сигарету за сигаретой, рассматривая детские журналы в киоске "Союзпечати".
А я утирала сухие уже глаза. Хотелось бы поплакать еще раз на кладбище.
Больше всего я волновалась, что мы опоздаем, это и случилось. Когда мы вылезли из автобуса, я уже была готова к худшему. А что если Трикси зароют немедленно, не выждав и десяти минут?
У кованных ворот между красными кирпичными столбами, под черной вывеской с золотыми буквами — "Кузьминское кладбище" стояли еще пять-шесть девчонок, я их не знала, но было видно — они из наших.
WillowB окликнула какую-то Саманту, и наша маленькая группка слилась с их маленькой группкой.
— Уже кончилось? — спросила я с волнением.
— Нет, — сказала девчонка с высоким, бледно-золотым хвостом. — Мы просто боимся туда идти?
— Почему? — спросила Севи.
— Ну, там родственники. Вдруг не поймут.
— Да, типа приперлись такие, — сказала девчонка с лакированной (судя по всему, маминой) сумкой подмышкой. — А нам скажут, что мы издеваемся над их горем.
— Но почему? — спросила я.
— Ну что мы не были ее настоящими подружками, — сказала еще одна девчонка, маленькая и глазастая, ей было, наверное, не больше четырнадцати. — Вдруг у нее такие вот родители.
— Нормальные у нее родители, — сказала WillowB и снова разрыдалась.
Так мы и стояли тесным кружочком. Судя по всему, тема эта мусолилась здесь давно.
Некоторое время мы стояли молча, затем я сказала:
— А кто-нибудь знает, куда идти?
Все пожали плечами.
Самый, безусловно, неудачный мой поход на похороны. Но первый блин комом. Такое бывает.
Толик прошел мимо нас на кладбище. Думаю, никто из нововстреченных нами не понял, что Толик пребывал некоторое время, пусть и очень отстраненно, в нашей компании.
— А вы уверены? — спросила я. — Что нас не ждут? Уиллоу, что говорила мама Трикси?
— Что жде-е-е-ет, — сказала WillowB. — Но как я буду смотреть ей в глаза? Вдруг она поймет, что я была влюблена в ее дочь?
У каждого свои проблемы.
Мне и самой начинала казаться привлекательной идея дождаться конца похорон и пойти посмотреть на свежую могилу Трикси. Может, поговорить с ней и все высказать, может, просто удостовериться, что все случилось взаправду.
Но в то же время это казалось мне нечестным. Причем по отношению к родственникам Трикси. Она прожила очень недолгую жизнь и мало успела после себя оставить.
Но кое-что ведь — сумела. После нее остались мы, ее друзья. Ну, может, конкретно я не была такой уж верной ее подругой, но другие девочки — были.
И родителям, я думаю, важно увидеть нас. Увидеть то, что Трикси успела сделать — завести добрых друзей, которые пронесут ее память сквозь свои, может быть, очень долгие жизни.
Жизнь Трикси не ограничивалась больницами, ее окружали живые люди, любившие ее, люди, оставшиеся после.
Есть такой советский фильм "Все остается людям". Он, вроде бы, про умирающего от рака физика. Меня в нем больше всего поразило именно название, эта последняя правда о смерти, правда ясная и яркая, как божественный свет на разодранном небе из моего сна.