И все-таки я струсила.
Хотела уже сказать девчонкам, что нам стоит дождаться, пока родители Трикси уйдут, и совершить наше паломничество, личное и для своих.
— Может…
Тут я услышала голос Толика.
— Эй, Рита, я нашел! Веди свой народ!
Господи, подумала я, что же ты так орешь на кладбище?
— Это, — сказала я. — Мой парень. Пойдемте. Надо собраться. Это для Трикси.
И я пошла за Толиком, а девочки гуськом потянулись за мной, прямо позади рыдала WillowB, иногда я представляла, как ее слезы и сопли брызгают мне на затылок, уж не знаю, почему.
Толик уверенно вел нас дорогами и тропками между могильных рядов. Я все-таки тайно надеялась, что он потеряется.
Однако Толик привел нас ровно к нужному месту. Еще издалека я заметила тесную, черную группку людей и целое море цветов. Я подумала: он не ошибся. Когда хоронят ребенка, всегда так много цветов вокруг. Не знаю, почему. Цветы — баллы скорби, очки боли. Может, так.
Мы снова остановились в отдалении, было так неловко и страшно, как ни перед одним экзаменом. Вернее, остановилась я, остановились и все остальные.
— Ну че, Моисей, — сказал Толик. — А Красное море тебе не раздвинуть?
Я смотрела на него с беспомощностью, тогда Толик подошел к группке людей у заваленной цветами свежей могилы, что-то сказал толстой женщине, и она посмотрела на нас. Я поняла, что отступать некуда, вцепилась в руку Севи и потянула ее за собой, а за нами пошли и другие девочки.
Нужно было сделать лицо скорбным, хотя мне почему-то захотелось улыбнуться.
Толстая женщина оказалась мамой Трикси. Вокруг нее крутились, видимо, тети Трикси. Шмыгал носом, глядя на могилу, папа Трикси. Стояли, тесно прижавшись друг к другу, будто замерзшие голуби, бабушка с дедушкой Трикси.
Может, конечно, я где-то и ошиблась, но мне так показалось. Только сестры Трикси почему-то не было.
Вся моя душа напряглась, как струна скрипки профессионального музыканта перед концертом. Я даже дрожала. Мы шли смело, будто бы готовые к бою.
Я сказала маме Трикси:
— Здравствуйте. Примите наши соболезнования. Мы — подруги Насти.
Я глянула на надгробие, чтобы свериться.
И вправду Анастасия Кошкина — 1992–2010. Очень мало.
Мама Трикси закивала, глаза ее наполнились слезами. Потом она увидела WillowB и сказала:
— Наташенька.
Они обнялись, крепко и печально.
И зря WillowB боялась. А я про нее и не знала, что она Наташа.
Толик подошел, сунул мне в руку ярко-фиолетовый искусственный цветок, сказал:
— Во, пригодится.
Я сказала:
— Он же один. А надо два.
— У Него все живы, — прошептал Толик.
Да, подумала я, это уж точно.
Трикси уже закопали, осталась только горка земли, усеянная цветами, летний холм в миниатюре, да серое надгробие с фотографией двенадцатилетней Трикси — веселой, пышненькой девчонки, которой она очень скоро перестала быть.
Еще пять лет после того, как была сделана эта фотография (в зоопарке, ее снимал папа, я читала в дневнике Трикси) она была жива.
Никаких украшений на надгробном камне не было. Просто необходимая информация о том, что жила-была такая девочка. А потом она умерла. И больше не жила и не была.
Мы стояли вместе с родственниками Трикси, странные девочки-подростки и девочки, едва переставшие быть подростками.
Мама Трикси обнимала WillowB и в этот момент было неважно, как бы она отнеслась к новости о том, что B — в ее нике означает "бисексуалка".
Я считала белые цветы. Думаю, белые цветы — это самое важное. Символ чистоты и новой, вечной жизни. Я думаю, даже если вечной жизни на самом деле нет, для нее необходим символ.
Или, как говорят, если ее нет, то ее стоит выдумать.
Я представляла себе, как приведу девочек и скажу вдохновляющую речь, и мы все-все обнимемся и будем плакать. Вышло по-другому, как и всегда в жизни. Мы просто постояли рядом со свежей могилой Трикси, молча, со скорбными лицами и тяжелыми сердцами.
Но и этого было достаточно. Я бы хорошенько пнула любого, кто сказал бы, что нужно что-то еще.
Мы были причастны к ее смерти так же, как были причастны к ее жизни. Никто из нас не решился рассказать родственникам Трикси о нашей дружбе, да и вообще поговорить с ними, но, я думаю, главное было то, что мы вообще пришли.
Моментального облегчения я тоже не почувствовала. Скорее, я ощущала, что не могу поговорить с Трикси. Будто на вечеринке, которая мне не нравится. Трикси, словно именинница, была нарасхват, все хотели провести с ней время, и только на меня ее не хватало. Вот как я себя ощущала.