Я подумала, что это наш с мамой первый взрослый разговор, когда она может сказать обо мне-ребенке в прошедшем времени.
— А теперь ты задаешь такие взрослые вопросы, даже странно.
А мне ощущалось, что все это правильно. Где-то наверху разговаривали папа, дядя Женя и Толик, они разговаривали о прошлом, в котором каждый из них что-то такое наделал, что и поныне мешает им жить.
А мы с мамой разговаривали о том, как это — с ними жить. С такими вот людьми.
Мама сказала:
— Я не слишком-то задумывалась об этом. Мне хотелось быть с ним, растить с ним детей, и я не думала о том, что он грабит кого-то.
— Или убивает, — сказала я. — Или держит в рабстве. Такой он человек, мой папа.
— Толик рассказал тебе всякого? Да уж, Толик всегда остается Толиком.
— А он разве не прав?
— Нет, — сказала мама. — Потому что твой папа теперь другой.
— Все другие. Но разве я не должна была знать?
— А какая разница? — спросила мама. — Теперь, когда все это в прошлом.
Но я видела, что прошлое сложно удержать в прошлом. Видела своими глазами и совсем недавно.
Мама сказала:
— Любовь, малышка, слепа.
А я знала другое. Я знала, что только любовь может дать настоящее зрение, что ничто не озаряет человека лучше.
— А я думаю, мы можем увидеть человека лучше, когда любим его. Потому что тогда мы можем ничего от себя в нем не скрывать. Принять все, как есть.
Мама протянула руку и погладила меня по голове.
— Когда-нибудь влюбишься и поймешь, как много мы скрываем от себя, чтобы продолжать любить.
Я пожала плечами. Спорить мне не хотелось.
— Может быть, — сказала я. — А про Эдика Шереметьева ты знала?
Мама помолчала. Эдика она, во всяком случае, знала. Может быть, Эдик даже был ее другом, а папа приказал своему брату убить этого Эдика.
Даже если он и был не очень хорошим парнем (что безусловно) все-таки звучало грустно.
Мама сказала:
— Эдик был жестоким человеком.
— И что? Он этого заслуживал? Тогда почему папа не заслуживает?
Возможно, я даже была с мамой слишком строгой.
Вообще-то главным образом мне хотелось обсудить это все для симметрии, для того, чтобы привязать свое сердце к разговору, в который меня не допустили.
Я все-таки волновалась за Толика. Правда — такая штука. Не очень-то она приятная чаще всего.
Мама пробила ложкой корочку вишневого пирога, и, как кровь, брызнула начинка, брызнула на ее пальцы.
— Послушай, — сказала мама. — Я тоже не знаю, как правильно. Я имею в виду, я часто думала, что он делает плохие вещи. И закрывала на это глаза, потому что не хотела уходить.
— Из-за денег?
— Нет. Потому что я хотела быть с ним, и растить с ним детей, и состариться с ним. Мы с папой — семья.
Мама думала, что я ее осуждаю. Но я только хотела понять.
— А сейчас? — спросила я. — Сейчас ты хотя бы иногда жалеешь, что прожила свою жизнь именно так?
Мама облизала пальцы в рубиновых каплях, зажмурилась, будто сытый, радостный от своей сытости зверек.
— Нет, — сказала она. — Не пожалела ни о чем.
И я кое-что для себя решила в тот момент. Не совсем очевидно связанное с предметом разговора, но важное.
Я и сама еще не знала, что решила.
Но эта мамина кошачья непосредственность, сладкая, как начинка вишневого пирога, аморальность заставила меня почувствовать себя уверенней.
Не знаю, смогла бы я быть с Толиком, продолжай он убивать людей, или нет?
Наверное, нет. Мне хотелось бы думать, что нет.
Но это неважно. Из нашего с мамой разговора я вынесла кое-что другое.
Моя мама была верна себе, и я хотела быть верной себе — тоже. Всегда.
Думаю, мама не пожалела, хотя было о чем, потому что никогда себя не предавала. Может, обманывала, но не предавала.
Я вдруг обняла ее, уткнулась носом в пахнущую "Герленом" шею.
— Я люблю тебя.
— И я люблю тебя, малышка.
Мама засмеялась, обняла меня и поцеловала в ухо, так, что в голове зазвенело.
— Толик, по-моему, положительно на тебя влияет.
А я подумала: и как ты можешь быть такой наивной?
Еще я подумала: ты даже не представляешь, насколько.
Мы с мамой еще болтали и пили чай, и мне стало уже беспричинно весело. Я рассказывала ей, как Толик покупал суперстары, и мама хохотала на всю столовую.
Вдруг где-то наверху хлопнула дверь.
Я сразу почувствовала: Толик. И еще почувствовала: что-то случилось. Оставила маму, кинулась по лестнице вверх. Мы столкнулись с ним у его комнаты. В руках у Толика была тяжелая спортивная сумка.