Дома пахло деревом, смыкалась надо мной крыша дома, два ската кровли целовались над моей головой. Я смотрела и туда — в черную щель и ждала появления пауков. На самом деле я боюсь насекомых.
Еще я читала книжки и писала посты в дайри — один бессмысленней другого.
По утрам мы с папой бегали, он хотел меня взбодрить. Папа выходил на пробежки столько, сколько я себя вообще помню, в любом состоянии, в любом настроении. У него была старая травма — как-то, перед самым поступлением в институт физкультуры, в уличной драке ему порезали сухожилие. Понятно, что ни в какой институт он уже не поступил, подвижность ноги восстановилась, но только до определенных пределов, никакой папе легкой атлетики, или чем он там занимался. Вроде бы проблема заключалась в том, что он не мог больше прыгать без боли. В общем, когда ему порезали сухожилие и в тяжелый послеоперационный период — тогда папа не бегал по утрам. В остальном, это было ясно, как день — что бы ни случилось, дисциплина и спорт прежде всего.
Папа говорил, что бег разгоняет мысли, а также приятно знать, что кое-что в жизни никогда не меняется. Он говорил:
— Ты, короче, представь себе, что едешь в поезде, да? За окном каждую секунду все новое, но внутри это все тот же поезд, все те же стаканы с подстаканниками, обоссанный сортир, толстые тетьки, толстые дядьки. Все то же. Вот это — очень успокаивает.
Но я никогда не ездила на поезде. И бегала тоже плохо. За папой я не успевала, лицо у меня краснело, волосы пушились, выбивались из хвоста, вдобавок я начинала чихать. Мы с папой бегали вокруг озера. То есть, сначала я бегала, а потом шла. Папа же, завершая очередной круг, хлопал меня по плечу, дотрагивался до меня, как до финишной ленты.
— Цветочек, — говорил он. — Как же ты будешь быстро-быстро бежать от себя, если ты не спортивная?
Я смеялась, хотя, сказать честно, вопрос этот уже начинал меня волновать. Спортик помогает забить мозги.
Потом мы возвращались домой, я пила с папой его утренний кофе, взрослый, злой и черный. Только к тому времени просыпалась мама, выходила на кухню, зевая, в пижаме с динозавриками, совершенно подростковой. Куда подростковее, чем моя.
А потом родители уходили на работу, и я оставалась одна, совсем одна. Тогда можно было смотреть в окно на то, как дождь поливает лес, и лес растет, на серовато-белое, мучное, мутное, как тесто, небо.
Красотища.
Вы думаете это нормально? Мне кажется — неа. Не думаю, что я нормальная. Но это хорошо, если я чокнутая. Куда хуже, если я просто хочу притвориться поехавшей, чтобы спрятаться от себя самой. Логично же, если я не умею бежать быстро-быстро, я должна уметь залезать в овраги и впадины, и делать вид, что меня не существует.
В общем, все дни стали одинаковыми и прозрачными, как крошечные головастики, детки лягушек. Все дни просвечивались на солнце, и я видела их внутренности. Мне казалось, даже сентябрь не закончится никогда, а уж обо всем остальном и думать нечего.
Родители считали, что я просто устала, перенапряглась с экзаменами, но на самом деле я понятия не имела, зачем я живу. Ох уж эти проблемы богатых девчонок, правда?
Лучше я расскажу про наш дом. Мы жили в красивом месте, у леса и озера, совсем одни. На километр вокруг — совершенно никого. Дом у нас был большой и просторный, светлый, с деревянной отделкой, которая так сладко и кедрово пахнет.
Папа с мамой любили порядок и не любили ничего лишнего, так что никаких, не знаю, золотых ванн и люстр, никаких антикварных шкафов, никаких рокайльных зеркал, ничего такого. Удобные кожаные диваны, тяжелые дубовые столы, скользкий паркет, по которому я каталась в носках, удобные, широкие лестницы с деревянными перилами. Почему я хочу рассказать вам о своем доме? Потому что дом — это мое уютное гнездо. Там я росла, и я думала, что весь мир — мой дом, ну, конечно, с определенными вариациями, и все же. Все вокруг было удобным, коричневым и бежевым, всегда безупречно чистым, пахло деревом и пронизалось светом.
Все вокруг было хорошо.
В детстве имелась у меня симпатичная, сделанная на заказ кровать, белая, а над ней нависал замок с башенками. Про крошечной лесенке можно было подняться к башенкам, башенки были полые внутри, с перекладинами полок, туда я клала свои вещички и штучки.
Потом я из этой кровати выросла, чисто физически, и попросила себе кровать с балдахином. В невыносимые ночи я отвязывала тесемки, и занавес опускался. Еще у меня были качели, такой сидячий гамачок, надежно удерживаемый веревками в креплениях, торчащих из потолка. Я отходила подальше, откидывалась в гамачке и пожимала ноги, и потолок надо мной ходил вперед и назад.