При взгляде на дочь глаза Джона невольно увлажнились. Он сразу понял, что означает эта поза и это натянутое на голову одеяло. В крошечном комочке, который едва угадывался под складками, было столько ужаса, что он не посмел даже прикоснуться к дочери, чтобы уложить ее как следует. Оставив Габриэлу, Джон повернулся и вышел так же бесшумно, как и вошел.
Поднимаясь в свою комнату, он раздумывал о том, а не безумна ли Элоиза и какова будет дальнейшая судьба Габриэлы. О том, что у девочки, кроме полусумасшедшей матери, есть еще и отец, Джон искренне забывал.
Он ничего не мог сделать, чтобы спасти Габриэлу. В каком-то смысле он был столь же бессилен и беспомощен перед Элоизой, как и их маленькая дочь.
Ему оставалось только презирать себя, и он презирал, заливая виски собственные стыд и горечь.
Глава 2
Гости начали собираться в начале девятого вечера, и особняк на Шестьдесят девятой улице в Нижнем Ист-Сайде наполнился звуками музыки и негромким гулом голосов. Все приглашенные занимали заметное положение в обществе. Был русский князь со своей английской любовницей, был управляющий банком Джона с женой, и присутствовали все дамы, с которыми Элоиза каждую среду играла в бридж. Наемные официанты в форменных белых куртках с золотыми пуговицами разносили шампанское на серебряных подносах.
За всем этим Габриэла наблюдала, сидя на верхних ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж. Там было темно, и никто не мог разглядеть маленькую фигурку, притаившуюся у перил. Рассматривать гостей, которых приглашали раз в месяц, а то и чаще, было ужасно интересно. Это строжайше запрещалось, но бороться с искушением было выше ее сил.
Хозяева встречали гостей в вестибюле. Элоиза — в черном атласном платье с глубоким вырезом на спине была совершенно обворожительна; Джон тоже выглядел весьма представительно. Отменно пошитый темно-коричневый смокинг с шелковыми лацканами сидел на нем как влитой. Хотя, если приглядеться, было ясно, что еще до прихода гостей Джон выпил больше, чем следовало. Мужчины курили ароматные сигары, шуршали вечерние туалеты женщин. Кольца, серьги и браслеты вспыхивали крошечными алмазными радугами каждый раз, когда их владелица поворачивала изящную голову или поднимала руку, чтобы взять с подноса бокал шампанского. Обменявшись приветствиями с хозяевами, прибывшие пары уходили в гостиную, откуда доносились смех и музыка.
Габриэла знала, что ее родители любят устраивать вечеринки. Правда, теперь они приглашали гостей не так часто, как раньше, и девочка искренне жалела об этом, потому что в ее небогатой радостями жизни каждый прием превращался в настоящий праздник. Сначала она с увлечением рассматривала гостей из своего постоянного убежища на лестнице, а потом, лежа в своей комнате, долго прислушивалась к музыке, доносящейся из гостиной. Впечатлений от увиденного ей обычно хватало надолго, и даже наказания, которые продолжали сыпаться на нее как из рога изобилия, переносились не в пример легче.
Недавно Габриэле исполнилось семь. На дворе стоял сентябрь; в этом месяце в Нью-Йорке открывался новый светский сезон, и вечеринка у Харрисонов была первой после долгого летнего перерыва. Никакого особенного повода для нее не было — это была просто встреча старых друзей, большинство из которых Габриэла давно знала в лицо.
Разумеется, сходить вниз ей строго запрещалось. Элоиза никогда не представляла дочь гостям. Что, спрашивается, детям делать в обществе взрослых? Однако несколько раз Габриэле доводилось сталкиваться и даже разговаривать с друзьями матери или отца. Эти красивые, веселые, уверенные в себе люди очень нравились девочке. Они были ласковы с ней и всегда улыбались, разговаривали. Это было так непривычно и необыкновенно приятно. Но обычно перед приходом гостей мать просто отправляла Габриэлу в детскую, и девочка сидела там, всеми забытая и никому не нужная. Время от времени кто-нибудь из гостей — в особенности дамы из кружка любительниц бриджа — спрашивал Элоизу о ребенке, но от подобных вопросов она отмахивалась, как от назойливых насекомых. Габриэла не играла в ее жизни никакой роли. В доме не было даже ни одной фотографии девочки, хотя и в гостиной, и в столовой, и в библиотеке висели снимки Элоизы и Джона в серебряных багетных рамках. Габриэлу — за исключением одного-единственного раза — никто никогда не фотографировал; Элоизе это было не нужно, а Джону просто не приходило в голову фиксировать на пленке этапы жизни дочери.
Внизу снова звякнул колокольчик, парадная дверь открылась, и Габриэла невольно улыбнулась. Вошла миссис Марианна Маркс — высокая светловолосая красавица, которая часто бывала у Харрисонов в гостях. Марианна была в пышном платье из тонкого белого шифона, которое окутывало ее словно невесомое облако. Они с Элоизой дружили. А Роберт, муж Марианны, приехавший вместе с ней, работал в одном банке с отцом Габриэлы.
Габриэла прижалась лицом к столбикам перил. Марианна Маркс очень нравилась девочке, и теперь она с жадностью ловила каждое ее движение, каждый жест изящных рук, каждый поворот головы. Бриллиантовое ожерелье Марианны играло и переливалось словно раздробленная радуга. Очаровательная гостья, словно что-то почувствовав, подняла голову и посмотрела вверх.
Взгляд ее остановился на Габриэле, и девочка невольно отпрянула, но вовсе не от страха. Цвета слоновой кости лицо Марианны, когда та повернулась, оказалось в тени.
Зато пышные волосы, в которых играл колеблющийся свет, походили на настоящий нимб, какой Габриэла видела только на картинках в Библии. А изящная алмазная диадема была точь-в-точь как настоящая королевская корона. Девочка застыла в немом восхищении.
— Габриэла! — окликнула девочку королева-святая. — Что ты там делаешь?
Голос у Марианны был негромким и ласковым, а улыбка — такой приветливой и доброй, что Габриэла, скорчившаяся на верхней ступеньке в своей розовой ночной рубашке, едва не ответила ей. В следующий момент она, однако, вспомнила о грозящей ей опасности и умоляющим жестом приложила палец к губам. Если мама узнает, что она здесь сидит, она опять расстроится, и тогда…
— О-о!.. — Марианна мгновенно поняла — или думала, что поняла, — в чем дело. Кивнув мужу, она выпустила его руку и легко и бесшумно поднялась по лестнице к Габриэле.
— Что ты тут делаешь, малышка? — спросила Марианна Маркс, прижимая к себе худенькое и теплое тельце девочки. — Смотришь на гостей?
— Ты такая красивая, Марианна, — прошептала Габриэла, кивнув в ответ на заданный вопрос. — Просто ужасно красивая!..
И она действительно так считала. Женщина, державшая ее в объятиях, была почти полной противоположностью ее матери. Высокая, светловолосая, с большими голубыми глазами, как у Габриэлы. Улыбка, которая, казалось, освещала все вокруг, сияла на ее лице. Девочка видела в ней добрую фею из сказки. Иногда Габриэла всерьез задумывалась о том, почему миссис Марианна не может быть ее мамой. В самом деле, они были так похожи. Марианна была ровесницей Элоизы, но у нее никогда не было детей. Лицо ее часто бывало печальным, когда она думала, что ее никто не видит. Но у Габриэлы, все замечавшей из своего укромного уголка, от жалости сжималось сердце. Однажды она даже выдумала историю о том, что Марианна Маркс на самом деле должна была быть ее мамой, но по ошибке (к которой, несомненно, приложила руку злокозненная Умиранда) Габриэла досталась Элоизе. Впрочем, в историю эту девочка и сама не верила — не могла же Умиранда, в самом деле, быть такой злой; просто ей было очень приятно мечтать о том, что и у нее может быть ласковая, добрая и внимательная мать.
Марианна действительно была очень внимательна и добра к девочке каждый раз, когда им удавалось встретиться. Вот и сейчас, когда она наклонилась и поцеловала Габриэлу, та почувствовала себя совершенно счастливой. От Марианны исходил знакомый, сладковато-терпкий запах парфюма, и, вдыхая его полной грудью, Габриэла снова подумала, что такая женщина просто не может никого наказывать. Даже ее, какой бы плохой и непослушной она ни была…