Вечером, когда, прихватив мятный порошок и зубную щётку, я направился в ванную, мать по обыкновению пошла за мной, но я остановил её. Мне было необходимо побыть-таки, наконец, наедине со своими зубами, мыслями… и снежинками. Я прямо так и сказал ей: «…и снежинками!»
Словно разглядев меня впервые, мать пожала плечами, развернулась на одной ноге, как школьница, и ушла в комнату. Мне даже почудилось, что она напевает что-то, будто бы ей теперь нет вовсе до меня никакого дела. Я, конечно, знал, что это не так, но… Как, всё-таки приятно, — самому …вырезать снежинки из бумаги, такие, какие нравятся именно тебе…
Карандаш…
Карандаш жизни. Рисуешь им, стирая о бумагу дней, кусаешь с ближнего к себе конца, не подозревая, что потраченная за зря часть тоже пойдёт в зачёт, и, придёт время, хватишься её, а нечем будет вписать своё имя в летопись бытности.
Сжимая в руке огрызенный карандаш судьбы, каждое утро мы начинаем не с чистого листа, но в продолжение тревог дня предыдущего. Подчас, не отпускает от себя случившееся давно, и подолгу чудится недавним.
Представляется как только что, — отец на фронте, мы в эвакуации. Мама на заводе в ночную смену, а я засыпаю, выпустив из своих рук бабушкину уютную ладонь. Она рассказывала мне на ночь сказку в полной темноте, а после, так и не зажигая света, бралась за рукоделие. Бабушка вязала носки не только для нас, бОльшую их часть она отправляла на фронт.
Бабушка, может, и не была чересчур добра, а откупалась от тревоги, и согревая ноги многих незнакомых солдат, просто надеялась, что кто-то другой не даст пропасть её сыну, моему отцу. Ну, так и что ж… Пусть.
Стук ходиков и спиц, задевающих друг друга — то звуки, придающие уверенность в том, что всё будет хорошо. Даже если это совсем не так.
Помню, как бабушка, отгоняя от нас ужас голода, нашёптывала подле биточков из прокрученных через мясорубку картофельных очисток нечто вроде заговора или молитвы, а в довершении, как кушанье было уже почти готово, объявляла торжественно: «А теперь добавить маслица!» — И подливала немного горячей воды в кастрюльку. Мы тут же принимались есть, и, странное дело, чудилось это масло в каждом глотке, хотя… откуда бы ему у нас взяться в ту военную пору.
…В день моего рождения мать сменяла выходной костюм погибшего отца на пол мешка мёрзлого картофеля. И это было, как подарок от него самого. На вечную память.
Карандаш жизни. Пишешь им в блокноте своей участи, но никогда не знаешь, в какой день и час обломится грифель так, что уж больше ни за что не подточить. Но самое важное даже не это, а… не написать бы тем карандашом какой ерунды, за которую после будет стыдно… до слёз.
Дождались…
— Мужики, чего сидим, кого ждём?
— А… так сейчас попы воду зарядят, мы и наберём.
— Понятно, ну — удачи вам, дождаться…
Дабы не смущать верующих, я отошёл подальше, зачерпнул воды во флягу из искони святого родника, и полез по узкой тропинке в гору. По пути, я с лёгкой грустной улыбкой вспоминал, как некогда подвизался в монастыре. Вдали от условностей городской жизни, на расстоянии, достаточном, чтобы не раз подумать — стоит ли возвращаться туда, или лучше пожить ещё немного, добывая кусок хлеба в молитвенных трудах и труде с молитвой.
Находясь на очередном распутье судьбы, между прошлым и будущим, а выражаясь точнее, — накануне повторного брака с прежней супругой, я дал себе время поразмыслить. Более правдоподобной отсрочки для православного человека, нежели Рождественский пост, придумать ничего было невозможно, а посему я откланялся с будущим семейством, и, собрав в туристический рюкзак максимально необходимый минимум вещей, покинул, пока ненадолго, сей суетный мир.
В монастыре меня приняли охотно, без лишних вопросов о причинах приезда, не только из-за того, что рабочие руки там нужны в любое время года, но и по Уставу, кой располагает привечать путников и страждущих, заблудившихся, ровно, как заблудших или кающихся. Недлинный, глубокий от утомления сон и долгий рабочий день от темна до темноты благотворно сказался на моём состоянии.
С давно позабытой охотой, но не по одному лишь понуждению обстоятельств, я починял всё, что требовалось, а временами непреднамеренно поражал воображение постоянных жителей келий умением сделать из пустяка нужное. К примеру, из двух сорных проводков и яблока некое подобие светильника. Дело в том, что после недавнего случая с обронённой во сне свечой, когда это едва не стало причиной гибели братии, в кельях на время было запрещено пользоваться открытым огнём. Обилие же в запасе негодных в пищу яблок, с моей помощью решало это проблему на корню.