— Раньше в любой день нужно было носить пиджак, но теперь мы позволили багажистам в жару работать в футболках.
А стояла настоящая жара. Пекло, как будто ад вырывается все ближе к поверхности с каждым днем. Ад такой, коварный, он все время ходит за мной по пятам, но Оксане до этого дела никакого. Она подвела меня к парню в костюме, который был младше меня на пару лет. Ну, само собой, парень, а не костюм был младше меня. Сечете?
— Это Саша. Менеджер. Он сам был багажистом, он тебе сейчас все объяснит.
И он мне все рассказал. Я стою в дверях, у самого входа в гостиницу, и улыбаюсь, там есть специальная кафедра. Я должен был улыбаться и приветствовать людей на всех языках, которые мне не мешало бы знать: русском и английском. Он дал мне листок А4, на котором было написано, как я должен себя вести. Текст не настолько интересный, чтобы я его стал сейчас пересказывать. Еще он сказал:
— Почитай пока. Там еще есть журнал учетных записей под кафедрой. Его тоже полистай и поймешь, зачем он нужен. Когда будет клиент, я тебе покажу, что к чему.
На полке еще были ручки, бумага, книга Ника Перумова, которая явно уступала журналу учетных записей багажистов по своей художественной ценности. На журнал было наклеено несколько наклеек, которые прилагаются к жвачкам, и надпись: «Superбагажисты». Я, не отрываясь, прочел журнал от корки до корки. Вернее, отрываясь только для того, чтобы говорить каждому заходившему: «Доброе утро!»
Или, если это был иностранец (их сразу видно, они улыбаются как полоумные), говорил: «Гуд монин!»
В журнале же в основном были записи ребят, бывших багажистов, двое из которых поднялись, а двое уволились. Теперь же я был пока единственным новым багажистом, и в ближайшие два дня обещали взять еще троих. Записи в журнале были такого типа:
«Из номера 405 оставили два чемодана в камере хранения. Один большой, с ним осторожнее. Сергей».
Но не все. Были и очень интересные для меня записи, например:
«Этот француз сегодня дал мне на чай 22 бакса. Я радостно схватил их и пошел от него скорее, но он нагнал меня, положил мне руку на плечо и сказал: Сори. Итс май. И с улыбкой забрал двадцатку, оставив мне, черт, 2 доллара. Саня».
Или:
«А мне один русский человек сегодня дал на чай 4 рубля 50 копеек. Когда-нибудь я скажу одному такому все, что думаю. В последний день работы… Рома».
И еще кто-то из них все время дописывал комментарий: «Забурел?!» Который, видимо, выражал силу впечатления от прочтенного послания.
И было одно душевное письмо, которое написал этот самый Рома перед тем как уволиться. Письмо я не буду пересказывать, поскольку это чужое произведение, которое можно поставить в ряд с некоторыми рассказами, случайно признанными классической литературой.
Ладно. Первыми были две пуэрториканки, возможно, лесбиянки, но приятные, несмотря на это. Хотя я гомофоб, я против пидорасов, я их просто не люблю и хочу, чтобы разврат исчез с лица земли.
Я оттащил пуэрториканкам чемодан и стал спускаться по лестнице. Я стеснялся стоять в ожидании чаевых с лыбой на лице, как Тим Рот. И через два этажа я почувствовал руку на плече. Это была более приятная рука, чем у мудака в метро.
— Итс фо ю.
И одна из пуэрториканок протянула мне деньги. Сто сорок рублей. Самые большие чаевые в моей жизни, вот что я вам скажу. Первые и самые крупные.
— Сэнк ю вэри мач! — ответил я и пошел на свое место.
Говоришь «багажист» — подразумеваешь «обезьянка в мундире». Говоришь «обезьянка в мундире» — подразумеваешь «багажист».
Потом я оттащил еще пару чемоданов, за которые не получил ни рубля. Старые подлые иностранцы. Потом-то Сигита мне объяснила. Они с ее мамой были богаты, когда Сигита была подростком, и разъезжали по заграницам. И всегда, говорила она, багажисты стояли в дверях и ждали чаевых.
Я пообедал. Не так вкусно, как я ожидал, но неплохо. Суп, толченая картошка с курицей, компот. Вонючий советский компот, и это пятизвездочная гостиница? Потом я стоял за этой подлой кафедрой, когда подошла Оксана и сказала:
— Женя, улыбайся. Улыбайся, Женя. Ты что, охуел? Ко мне заходил директор и сказал, что он, заходя сюда, поздоровался с тобой, а ты с ним — нет! Я не знаю, что делать. ЗДОРОВАЙСЯ СО ВСЕМИ… И почему ты не побрился?!
Сейчас я пошлю вас всех в жопу и уйду.
— Выпало из головы. Надо было напомнить.
— Может, я должна тебе напоминать мыться и чистить зубы?!
— Нет. Это я делаю автоматически. Есть привычка.
— Ты не смог догадаться, что надо побриться.
И я здоровался со всеми. В жопу. Если у вас осталась хотя бы частичка уважения ко мне, вы не правы. Иногда секретари просили меня с бумажкой подняться на пятый этаж, там женщина, которая называла меня ласточкой, ставила печать. Я спускался в подвал, там женщина, которая ничего мне не говорила, ставила печать, и я возвращался на свое место. Я лучше целый день бы ходил на пятый этаж и в подвал, там не надо улыбаться как кретину.