— Не прощайся со мной, — пробормотал он. — Я только вернулся. Ты не можешь уйти.
— Я и не прощаюсь. Но ты должен знать, что тебе не обязательно быть уверенным в себе. Главное, это, чтобы твой народ был уверен в тебе.
— Но ты всегда знаешь что нужно делать. А я нет.
— Я знаю лишь то, что должен защитить Бессмертных и делаю это как могу. А ты будешь делать это по-своему. Здесь нет единственно верного решения, просто уважай их право на жизнь, и все получится.
— Я не смогу быть таким же решительным как ты.
— Не нужно быть как я. Будь таким как сердце велит. Главное делай это ради них, и Бессмертные тебя отблагодарят своей верностью и поддержкой. Да и чтобы там ни было, — Лациф подбадривающе улыбнулся своему погрустневшему сыну, — есть Гаут и Венера! Эти двое быстро утихомирят и великана, и друида, и всех их вместе взятых! Ты не будешь один.
— Но ты один.
— Я сам так решил, — Лациф устремил свой взгляд в небо. — Пусть остальные спят спокойно, — и позвал, — Мирайя!
Солнышко мигнуло и уже через мгновение распахнуло свои объятия, явив богиню во всей ее красе. Золотые одеяния, словно были сотканы из жидкого золота, что лилось и разлеталось лучами по небу. Она сияла и парила над пропастью.
— Папочка! Братик!
Эти двое восхищенно глядели на нее.
— Ты прекрасна, — вздохнул Лациф. — Ты вырастешь такой красивой, дочка.
Она тревожно взглянула на Томаса, а тот лишь кивнул.
— Пора, папочка?
— Да. Возьми его и положи к рубинам. Так, чтобы никто никогда не добрался. Лучше уничтожить чем кому-либо отдать, — произнес серьезно Лациф, и Мирайя тут же склонила голову, принимая из рук брата толкающееся живое сердце.
— Не бойся, папочка, никто кроме тебя не сможет получить их обратно!
— Спасибо, милая, — он с улыбкой смотрел на нее. — Если вдруг со мной что-то случится, ты знаешь…
— Я помню.
— Хорошо.
— Но я уверена с тобой ничего не случится. Ты ведь не можешь оставить нас. — Его окунуло с головой в теплый слепящий свет. — Ты обещал, папочка, — и она исчезла, растворившись в своем светиле.
День был солнечный. Довольно крупногабаритная семья, похожая на великанов- недоростков стояла с одной стороны гроба. Отец, мать и семилетняя девочка семейства Бурс пришли на похороны к Кевину. Людей было мало. Бредли, Хомгер, охрана, да мужчина, который стоял и пустыми глазами смотрел на дорогой дубовый гроб. Он был единственным, кто действительно выглядел расстроенным. Даже мать Кевина и та, как-то безразлично смотрела на яму, в которую опускали ее сына. Бредли, хмуро глядя на этих равнодушных странных людей, покачал головой и подошел к мужчине.
— Дин?
— Да.
— Кевин хотел, чтобы вы прочитали это, — протянул он ему конверт.
Мужчина несколько секунд потерянно смотрел на него, а потом, будто очнувшись, забрал письмо:
— Конечно, спасибо.
Бредли тихо произнес:
— Не стоит жалеть Кевина. Он не боялся смерти. Он, в какой-то степени, даже ее ждал.
Тот еще больше ошалел и просто на автомате кивнул, сжав в руке конверт.
Служба закончилась. Дин никак не мог поверить в то, что Кевина больше нет. Он аккуратно присел на стул в пустой комнате особняка, в котором проходили поминки, открыл конверт, вдохнул поглубже и стал читать красивый ровный почерк:
«Дорогой Дин! Я хотел поблагодарить тебя за то, что поддерживал и помогал. Ты был моим единственным другом. Я написал это письмо потому как знаю, что ты один будешь переживать из-за моей смерти. Не надо. Я ушел в другой мир. И мы с тобой снова встретимся, стоит только захотеть. Мой вирт всегда сможет напомнить тебе обо мне.
Кевин Бурс. Бессмертный».
Дин плохо соображал, но это письмо сильно напоминало приглашение на встречу.
— Бессмертный?
Натиэлль стояла над большим сундуком и задумчиво смотрела на его содержимое. Она была так поглощена своими мыслями, что не заметила, как в комнате появился Лациф.
— И что это у нас тут? — заглянул он через ее плечо в сундук.
Она улыбнулась:
— Это украшения для праздника.
— Праздник?
«У них тут война на носу, а она думает об украшениях на праздник».
— Рождество. Помнишь? Осталась пара дней.
— Четыре, если быть точным.
— Мы будем его праздновать.
Лациф нахмурился, не разобрав ее интонаций: