— Мой отец берет лепесток любого понравившегося ему цветка и вдыхает в него жизнь. Лепесток сворачивается, меняется и, в конце концов, из него появляется маленькая пташка. Она прекрасна и очаровательна. Она завораживает и увлекает… Но в ее глазах полнейшее «ничто». Эта птица рождается пустой. В ней нет ничего кроме инстинктов, все чего она жаждет это есть и множиться! — Лиари замолчала на некоторое время, но чуть заметно грустно улыбнувшись, продолжила. — Однако, это еще не все. Когда миру является новое тело, отец дарит ему душу. Она не так прекрасна, как птаха, скорее наоборот, сера и неприглядна, никто не обратит внимание на белую воду, когда она налита в восхитительный сосуд. Ничей глаз она не порадует, но именно она заполняет пустоту. И тогда птичка вздрагивает, пугается, обретает желания и личность. Она становится не просто существом, она становится поистине живой. Насколько же огромна сила этой серой и неприглядной души?
— К чему ты это, Лиари? — устало проговорил Лациф, оперев свой лоб на пару пальцев.
Девушка посмотрела на него:
— Я здесь достаточно долго, чтобы понять, что происходит. Король хочет уйти. Мой прекрасный король жаждет свободы.
— Тебя это не должно тревожить. Чего бы я не хотел, в беде свой народ я не оставлю.
— А потом? Когда беда уйдет? Когда врагов не останется?
— Не будет угроз, не будет нужды и во мне, — Лациф сдвинул брови и нахмурился.
— Я видела Бессмертных. Ваши воины бились по-настоящему храбро. Они бесстрашно отстаивали одну единственную маленькую дверцу, что вела в нору.
— Просто знали, что будет если не отстоят, — усмехнулся гомокул.
— Так отчаянно кидаться на врага никто не станет из-за страха. Так отчаянно желать умереть можно, только если ты искренне желаешь кого-то защитить, только если чья-то жизнь для тебя важнее своей собственной.
— Там у каждого был кто-то близкий, а даже если и нет, игроки имеют привычку входить в раж. Они азартны и не боятся смерти.
— А как же здешние воины? Те, кто родились в Цивитасе?
— Лиари, — король вздохнул. — Говори прямо.
— Вы создали общество, в котором великаны сражаются бок о бок с эльфами. Вы создали общество, что готово к самопожертвованию. Ваши воины истинные герои, ведомые желанием защищать.
— Вот и прекрасно. Значит я с чистой совестью смогу уйти на покой.
— Они та самая птичка, — Лиари с надеждой глядела на короля. — А вы ее душа.
Лациф прикрыл глаза.
— Ты сама сказала, мои создания и сами прекрасно справляются.
— Посмотрите на нее, — девушка поглядела на красную птаху, что чистила свои сверкающие на солнце перышки. — Она так красива и так спокойна. Но это вовсе не означает, что, если из нее вынуть душу она останется такой же как сейчас. Вытащи из нее ее душу, и она обратится в то, чем изначально была и ничто не поможет ей остаться прежней. Она просто не сможет по-другому. Она была рождена такой. В узде ее держит только душа. Цепь, что не позволяет ей вернуться к хаосу, — хранительница смотрела на своего короля, а он смотрел на нее.
— Что это за раны? — Лациф холодно кивнул головой на прикрытую одеялом правую ногу.
Лиари смирилась с тем, что этот разговор закончен и покорно ответила:
— Плата.
— Точнее.
— Кара за то, что я использую силу отца. Он проклял меня, изгнал и лишил этого права. Теперь каждый раз, когда я взываю к лесу, часть моего тела становится такой. Раньше это были незначительные, почти незаметные раны, но чем сильнее мое колдовство, тем больше плата.
— И что же тебе нужно такого наколдовать, чтобы умереть?
— Призвать отца. Этого он мне не простит.
— Ясно, — Лациф поднялся. — Я тебе благодарен, но больше не колдуй.
— Мой король, — девушка торопливо вскочила с кровати и остановила гомокула, встав перед ним. Она аккуратно, смотря Лацифу прямо в глаза, сняла с себя длинную ночную рубашку из легкого тонкого хлопка цвета нежного неба. — Теперь я уродлива?
Ткань медленно спадала с ее тонких покатых плеч, оголяя все больше и больше прекрасного тела. Сантиметр за сантиметром Лацифу открывалось восхитительные женские формы, изящные тонкие изгибы и упоительно прекрасные бедра. И вот перед ним стояла совершенно обнаженная Лиари; ее черные дивные волосы спадали до самых щиколоток, часть из них, словно невзначай, прикрыла упругую грудь, но эта нагота заставляла Лацифа наслаждаться и вместе с тем жутко раздражаться.
— Оденься, — резко отчеканил он.
— Все от того, что я теперь такая?
— Мне плевать на твои шрамы. Они тебя не портят. Но я…