Сидя в этой изумительной навесной будке, на высоте, казалось, в тысячи тысяч километров, Луисиан начал слышать высшие силы. Они не явились к нему лицом чего-то бородатого, доброго и безликого, не явились они ему и ангелами во плоти, а показались лишь чем-то вроде мерного, более мерного, чем обычно постукивания ветра в его и без того колышащееся на ветру окно. Показались каким-то необычным и не очень приятным, но в то же время праведным ощущением в спине, как будто кто-то сзади тебя на тебя смотрит, но не собирается причинять никакого физического вреда. Было, наверное, тринадцатое или четырнадцатое февраля, когда Луисиан это почувствовал, и он, на удивление, подумал вдруг, что числа в этом мире вообще не играют значения. «Ну, вот, сегодня почти что пятница-тринадцатое, ну и что? Кому-то сегодня всё равно удалось получить приятный подарок и почувствовать что-то волшебное, а кому-то и сегодня, даром, что не пятница, силком переживания отрезало путь к мечте и одновременно к дороге назад. Ну и что, спрашивается, ну и что? Люди всё равно до сих пор не могут совладать с собой и своими эмоциями, и от чисел тут вовсе ничего не зависит". Но Мегрец по-другому означает тихий, ищущий, а потому Луисиан задал необычному ветру всего лишь один вопрос: «Что мне делать?» И ветер ответил, ответил, как настоящий старец, странно, непонятно, всё больше урывками и загадками. Он сказал, что надо искать корни. А дело было вот как:
Когда Луисиан, допивая очередную кружку настоящего русского чая с лимоном, то и дело поправлял так нравившуюся ему, но так упорно не налезающую на него шапку-ушанку, в воздухе вдруг завыл ветер. Шумел он неслабо, но и не сильно. Шумел себе, да и пусть. Луисиана смущала другая вещь. То ли тут дело было в российской мистике, то ли и правда что-то пошло не так, но ощущение, что за спиной у тебя кто-то находится, настолько перестало давать ему покой, что он резко развернулся. Надо сказать, что это было одно из самых удачных решений в его жизни. В подъемном кране, оказывается, как и в кабине у дальнобойщика, имеется второй ряд сидений, где обычно стоит кровать, быть может телевизор, быть может-холодильник… Казалось, целый пчелиный рой или растопленный, но недотаявший воск свечи оказался там, за решеткой.
Возвращаясь к вопросу: «Кто что сделал?», Луисиан и сам долго не мог ответить на этот вопрос. Но ему стало так некомфортно, неприятно от этого дурацкого, немного жгучего ощущения именно сейчас, когда, казалось, его мечта сбылась и он должен бы быть самым счастливым человеком на свете, что он даже вышел на уличную площадку со стаканом лимонного чая в своих руках-освежиться. Когда метель закончилась, когда он вернулся обратно, ощущение не то что бы всё ещё не прошло, оно будто и прошло, но тем самым преобразовалось уже во что-то новое. Так бы он наверное и сидел в раздумьях, если бы один заботливый сменщик не додумался затащить на такую верхотуру полноценное зеркало. Мол, я же на высоте, а значит и выглядеть должен всегда подобающе. В общем, когда зашел обратно в кабину, Луисиан мельком глянул на себя в зеркало и ахнул. Его ноги, да и всё, начиная с этих чуть поватневших ног до самого затылка, переменилось. В зеркале на него смотрел посветлевший уже за время прогулки человек, смахивающий чем-то на японца или китайца, да и бейджик на его груди теперь гласил: Ли-сан. Похоже, Луисиан вовсе не потерпел никаких потерь, напротив-преуспел в своем познании мира так, да к тому же успел исполнить свою мечту, что волей-неволей попал на следующую ступень развития. Ступень чтения своих родителей. А что, как не настоящие корни есть наши родители для нас? И именно китайцы, японцы, корейцы и индусы, да в общем-то все азиаты придумали такие хорошие, действительно правильные религии, что сильно преуспели в почтении всего мира и в том числе, конечно, в почтении своих родителей. Обновленный Ли-сан, похоже, направлялся вниз, с крана, для того, чтобы поделиться мудростью со своими уже теперь великими друзьями-напарниками, а после пуститься в обратный путь, в Италию, на моглику к своему горячо любимому отцу жизни. На свою законную родину.