— Значит, такова наша судьба. Сколько господа будут спорить, выбирать главного? Может, к тому сроку половина Блейрона будет под чужой пятой. Я должен этой стране. Она меня не предавала так, как предал Фаэтон.
— Ти! Здесь большая политика. Эта война... всё очень сложно.
— Нет, всё просто. Они напали. Плевать, в результате провокаций или нет. Но они перешли наши границы. Они на нашей земле.
— Ти! Ну... признайся! Ты же собрался на войну в первую очередь потому, что тебе надо заполнить чем-то пустоту, которую оставила смерть отца. Ты, кстати, видел мать? И тебе не стыдно покидать её в такой момент?
— Очень стыдно. Но папа бы стыдился меня, если б я остался в стороне. Сын Воина Чести не имеет право марать его славу малодушием. С мамой остаётся Фейли и остаётся Блич. Кстати, где он? Я ему хочу кое-что сказать напоследок. А вы уговорите магов нам помочь телепортироваться. Боюсь, пока мы скачем на лошадях, Восточный Барт уже падёт.
* * *
Блич прибыл в приют продажных сам не свой. Полдня он просто лежал, как есть, в пропотевшей одежде, в крови убитых врагов. Свернувшись в калачик, словно маленький ребёнок. Ни с кем не желая разговаривать. Периодически засыпая, и тут же просыпаясь. А потом, внезапно то ли заплакал, то ли завыл от боли и тоски. Это стало сигналом для Эрет. Она вошла и повела его в умывальную комнату.
Эрет раздела мальчика с помощью подруг и избавила от кольчуги. Потом они долго мыли его. Молча, не мешая плакать. Потом завернули в чистые простыни и отнесли на чистую кровать.
Сколько он лежал так, то роняя слёзы, то направив недвижный взгляд в одну точку, неизвестно. А потом у кое-кого закончилось терпение ждать естественного окончания его скорби.
— Привет. Меня зовут Плакучча. Я плачу за других людей. Говорят, тебе нужна моя помощь?
Прячась за кроватью, малышка Лу управляла самодельной (кое-чему выучилась у детей продажных) куклой, напоминающей карикатурную плаксу.
Блич против воли улыбнулся. Кукла замахала руками.
— Нет! Улыбаться нельзя. Только плакать. Улыбаться — это к Улыббе, моей сестре. А я Плакучча, я только плачу.
Но не улыбаться, не умиляться этому представлению Блич не мог. За это Плакучча несколько раз ударила его тряпичным кулаком.
— Ну, о чём надо поплакать, мальчик?
— У меня умер дядя.
— Хороший?
— Самый лучший. И единственный.
Малышка Лу полила водой из графина лицо куклы и положила на столик. Села рядом с мужем, взяла его руку и начала гладить.
— Всё, Блич. Больше не надо плакать. Плакучча плачет за тебя. Она будет плакать лучше тебя. Не делай её работу.
Блич высвободил руку и завернулся в простыню ещё сильнее, так, что остались видны только глаза и нос.
— Лу, ты простила меня?
— За что?
— За то... что не послушал тогда тебя...в угол поставил.
— Давно уж. Нет, ты смешной. Ты целовался с Эрет. Ты мне изменял! А просишь прощения за чушь всякую.
Блич отвернулся. Голос его стал глухим.
— Малышка Лу, я ещё буду много целоваться с Эрет. А, может, и не только целоваться. Начинай меня за это ненавидеть.
— Что... что? Хорошие мужья так не поступают!
Малышка Лу поджала губу, затем подошла к Плакучче и яростно вылила ей на лицо почти весь графин. Сразу успокоилась и вернулась.
— Ладно уж. Буду мудрой женщиной. Гуляй, кобель, только не забывай в семью вернуться.
Спина Блича затряслась от смеха. Слушать без эмоций, как малышка Лу цитирует покойную маму, старательно выводя каждую интонацию, было невозможно.
— Кстати, я тут наших детей нарисовала.
Блич вылез по пояс из простыни и взял рисунок.
— Это что за нашествие головастиков?
— Как тебе не стыдно так говорить о своих будущих детях? Хорошие папы так не поступают!
— Эээ... Малышка Лу, ты же, дочь купца, отлично считаешь. Ты понимаешь, что здесь человек пятьдесят?
— Пятьдесят восемь.
— Ты что... и, правда, рассчитываешь мне в будущем родить пятьдесят восемь детей?
— Шестьдесят три. Здесь нет пятерых. Трое в школе, один болеет, а один наказан.
Блич покачал головой и откинулся на подушки. Лу подсела ближе.
— Тебе ещё грустно?
— Ещё да. Но уже меньше.
— А хочешь я тебе скажу, что ты постельной бог? Тебе станет лучше?