– А, вас не переубедить.
– Подумайте, Гребцов. Филантропия за чужой счет? Сначала нас с вами обирают, обманывают, грабят, сколачивают капитал, а потом из наших же денег нам и помогают - так, что ли? И это называется благотворительностью?
– Виктор Петрович, мне нельзя злиться. Не злись, печонка лопнет. Но вы несете такую чушь... Извините... Никто никого не грабит! Сами несут. На блюдечке с голубой каемочкой. Плата за услуги. Вы за свою работу получаете в кассе, мы - из рук в руки. Вы наемный рабочий и вкалываете на барина, а у нас - иеподневольный раскрепощенный труд. И вся разница... Сказанули грабят. У вас сразу - разбой, грабеж. Как будто по-другому нельзя... Да вы притворяе тесь! Сами знаете: разбоем капитала не соберешь, Надежного капитала, я имею в виду... Надо быть веселым и находчивым. Главное - ум. Мастерство, опыт.
– Надеюсь, вы не станете отрицать, что ваша деятельность противоречит закону.
– Ой, - поморщился Андрей. - Закон. Дуделочка с сопелочкой. Жизнь идет, а закон стоит. Тошнит прямо... Прикажете ждать, когда чиновники прочухаются? Да там такое болото - ракетой не прошибешь!.. Им хорошо, их устраивает. Они же нарочно так сделали, что инициатива наказуема. Винтики им нужны, болтики, шпинделя. А если не тупап? Куда податься? Стена!
– Опасный путь. Так легко оправдать любое преступление. "Все позволено" - вот куда вы себя толкаете.
– Э, фигушки, Виктор Петрович. Немного соображаем. Есть преступления. А есть противозаконная деятельность, которая временно противозаконная. Потому что наверху не чешутся. Плевать им, хата с краю. Думать не хотят. Им людей уважать или там... Родину любить - предписания нет. Скоро отравимся и передохнем все, а им - трын-трава. Им план гони. Любой ценой.
– Послушать вас - прямо патриот.
– И если их вдруг разбудят, - с воодушевлением продолжал Андрей, - мать моя буфетчица! Оказывается, эта деятельность никакая не противозаконная, асамая что ни на есть полезная. Всем полезная, всему обществу... Здрасьте вам, очнулись. Тридцать, сорок лет спали, сажали, давили, выбрасывали людей на помойку, а выходит - ни за что! За то, что шевелились, хотели дело делать, а не с лозунгами маршировать.
– Начитались.
– Ой, бросьте. Пока своя башка варит, не жалуюсь.
Надоело. Закон, закон. Да сейчас вам любой пятиклассник скажет, что закон у нас что дышло... Разве не так?
– Нет, не так.
– Был бы судья знакомый - вот и все ваши законы. Что я, не знаю?
– Отстаете от жизни, Гребцов. Все изменилось.
– Да?.. Не врите хоть вы-то! От вранья люди сохнут!
– С брани... С брани сохнут. А с похвальбы толстеют.
– От вранья - дохнут!.. У меня же информация почище вашей. Вот Трегубову закатали - отшумели, отчитались, даже в "Огоньке" тиснули, а тех, кто бражкой заправлял, кто ив столицы нашей Родины вонючий вокзал сделал -с почетом на пенсию! Как же - нельзя. Они же шишки на ровном месте, для них закон не писан... Вот оно где, зло-то. Здесь... Это раньше - при Сталине, что ли? - слепые были. А сейчас - во, фигушки. Народ все видит и перестает верить.
– Неравнодушие - хорошо... Но мы отвлеклись, вы не заметили? И, кажется, не случайно заговорили на общие темы. Как вы считаете?
– А меня хлебом не корми - дай поговорить с хорошим человеком.
Они огибали пруд. День был серенький, но теплый.
Старушки на лавочках разглядывали прохожих. Молодые мамы прогуливались с колясками, читая на ходу прессу. Дети кормили лебедей.
Кручинин заметил на балконе ресторана одного из дружков Гребцова. Он стоял, облокотившись о перила, и старательно делал вид, что смотрит, скучая, на воду.
– Ваши здесь?
– Не понял.
Кручинин подбросил шарик.
– Увиливаете, зачем? С какой целью? Кто вас этому научил?
– Аа, - отмахнулся Андрей. - Сам с усами... Коситесь... как среда на пятницу. Зря вы. Я не бандит. И кто их там долбанул - не знаю.
– Помогите следствию.
– А я что делаю?
– Философствуете. Комбинируете. Явно с чьей-то подачи.
– А, воду в ступе толочь. Давайте свои вопросы. Про понедельник я вам правду сказал - бездельничал,, кайф ловил.
– Как провели день девятого сентября?
– Ну, встал. Сварил кофе. Сел завтракать. Но вы же знаете: спишь, спишь, а отдохнуть не дадут. Влетела Катька припадошная...
Кручинин слушал Андрея вполуха - он уже знал, каким будет рассказ, и на новые подробности не надеялся. И думал: нет, не опасен. К убийству, по всей видимости, отношения не имеет, случилась известная накладка, дорожки пересеклись случайно, однако то, что произошло потом и происходит до сих пор, случайным назвать нельзя. Есть за что уцепиться. И что разматывать есть. И в этой ситуации Гребцов фигура, безусловно, важная. Может быть, видел убийцу, не подозревая об этом. А может быть, знает, догадывается, но молчит.
Вольницу свою боится потерять. На бульваре болтает охотно, а как под стражей? Не замкнется ли? Не озлобится? Пока больше всего его беспокоит фирма. Разумеется, он со своими дружками - пешки в большой игре, и за провал их ждет суровое наказание. Надо дать понять, что фирмой мы займемся попозже. Если вообще займемся. Пусть успокоится хотя бы на этот счет и дружкам передаст... Лихие ребята и без командира вполне могут наломать дров... И Мамонов, Мамонов.
Похоже, они его действительно недолюбливают. И вряд ли были знакомы раньше...
– Скажите, Андрей, - прервал Кручинин рассказ Гребцова. - Почему вы решили, что третьим в Привольном находился именно Мамонов?
– А я и не решил. Я его вообще в глаза не виделкак я мог решить? Кто-то из их шайки. Вот это - точно.
– Почему?
– Почерк... Наш кооператив, Виктор Петрович, давно бы в трубу вылетел, если бы мы таких вещей не секли. А мы, между нами - бригада УХ?
– Удачливых хулиганов?
– Универсальных художников. Отличное обслуживание. Знак качества.
– Н-да, - сказал Кручинин. - Трудно жить на белом свете, - и подбросил шарик. - Вопрос, наверное, праздный. Но все-таки... Вот вы встретились с несчастьем... Ваши знакомые. Беда, горе... Не возникло у вас желание... ну хотя бы позвонить? Сообщить, поставить в известность? Не нас, конечно, мы для вас едва ли не нелюди. Родителей... Есть же у ваших знакомых папы, мамы.
– Глупости. Зачем? Им - труба. И вы приехали, опознали... А позвонить надо было. Позарез. Катьке - чтоб не дрыгалась. Да там автоматы все перекурочены.
– Мы опознали их не сразу.
– Понимаю. Упрекаете. Бесчувственный и все такое. Зря. Когда обратно ехал, боялся, как бы в кювет не залететь. Плелся еле-еле, даже грузовики обгоняли. Помню, еду и ни черта вокруг не узнаю. Вроде знакомое все, а чужое. Дома, деревья. Люди у магазина, алконавты. Другие. Меньше ростом. И не стоят, а колышутся как-то, извиваются...
Брать, решил Кручинин. Пусть посидит, погрызет себя. Неформалам вообще полезно, а с этого неплохо бы еще и сбить спесь. И пусть дружки его побегают, а мы за ними спокойненько последим.
3
В редких лиловатых сумерках на берег озера вышла старуха.
В руках у нее был тугой плотный узел.
Посмотрев внимательно окрест, она обломила березовый сук, оборвала с него ветки, деловито постучала им оземь, примеряя по руке, и медленно двинулась вокруг озера, всматриваясь в прибрежные кусты.
Обошла дважды.
Постояла, вслушиваясь.
Потом села на облюбованный пень и стала стягивать резиновые сапожки. Сдернув чулки, встала, спустила верхнюю юбку и, застегнув наглухо телогрейку, поправив платок, бесстрашно вошла в воду.
Ее белая нижняя юбка пузырилась и надувалась шатром.
Она неторопливо продвигалась вдоль берега, по пояс в воде, щупая палкой дно. Время от времени нагибалась, отворачивая голову, шарила рукой и доставала и отбрасывала корягу. Она прочесывала дно с завидной методичностью.
Не проронив ни звука, прошла в огиб более половины озера, пока не замерзла.
Вышла и поковыляла к месту, где оставила одежду.