– Ему уход нужен..
– Ага. А я, значит, его брошу... Не бойся, не обижен. Вон на руках таскаю, а он не грудной. Кто ж так в: больнице за ним ходить станет? Швырнут на грязную койку, да и позабудут.
– Извините, Евдокия Николавна. А вы ему - кто?
– Баба с возу.
– Я интересовался в деревне... Последние шестьсемь лет вы проживаете здесь постоянно.. У меня верные сведения?
– Наболтали, паразиты.
– Без прописки?
– Арестовывать будешь? Или штраф пришлешь?
– Не сердитесь, Евдокия Николавна. Меня интересует характер ваших отношений.
– Какой еще к шутам характер?.. Два старика. Помогаем друг дружке вдвоем все ж полегче. Его дети бросили, разъехались по БАМам своим да по тундрам, а у меня и вовсе никого не осталось. Всех родичей пережила, никак не помру. Из Барановки я. Тут недалеко, верст пятнадцать. Там дом у меня пустой стоит. Давно б продать надо, да Пашенька не советует. Пенсию там получаю.
– Почему не зарегистрировали брак?
– Ту-у - брак. Еще спроси, почему венчаться не пошли. Милый ты мой. Того и гляди, со дня на день хлопнемся. Мы ж не живем, мы смерти дожидаемся...
Если Пашенька вперед помрет, я одна и часу жить не стану.
– А дом у вас справный.
– Да чего ж ему не быть справным? Не ленивые мы, копаемся помаленьку. Пашенька дерево любит. Чуть полегчает, сейчас опять пилить да строгать, опять себе напридумает. Тем и держится. А так-то он хилый. То спину прихватит, то ноги не ходят. Вот и отпаиваю.
– На память не жалуетесь?
– Да какая память, милок? Ни капельки не осталось.
– Скажите, Евдокия Николавна, в тот день, во вторник, Павел Никодимыч из дома уходил?
– И тот все про вторник спрашивал... Не знаю, милок, не помню. У нас заведено - дачники после выходных съедут, он утречком в лес ходит.
– Зачем?
– Своя у него надобность. Любит. Вот и ходит.
Грибков наберет, ягод.. Глядишь, какую осинку припрет.
Сам еле живой, а прет..
– Таким образом и отстроился?
– Ах, нехорошо думаешь, - осуждающе покачала головой Тужилина. - Тот, что до тебя приходил, аккуратнее спрашивал... Ветеран он у нас. Человек заслуженный, ему и выписывают. И трактор дадут... Он по любви строит.
– В лес ходит - с топором?
– А?
– С топором, спрашиваю?
– Как же без топора, ежели надумал срубить? С ним.
– А сейчас он где?
– Кто?
– Топор.
– Аа... Топор-то... Здесь, где ж ему быть. У сарая на чурбачке. Я завчорась курицу им зарубила.
– У вас и куры есть?
– Держим... Бульончик сварила. И второе Пашеньке... Да он, видишь, не ест ничего. Измучилась.
– Мы посмотрим на топор, вы разрешите?
– Валяй гляди, коли делать нечего... Там заодно полешко мне разруби, а то не совладаю никак. Сучковатое попалось.
– Полешко?
– Я говорю, может, подтопить придется. Вон у тебя помощники какие бравые - расколют?
– Хорошо. Чуть позже. А пока вот что скажите мне, Евдокия Николавна. В тот день, когда слег, Павел Никодимыч принес что-нибудь в дом?
– Не донес. По дороге бросил. Бегала - подобрала. Березка молоденькая.
– Тоже у сарая лежит?
– Не, милок. Распилила да сожгла. Ему она ни к чему, а мне мешалась. Сухонькая. Я ее мигом, - Тужилина вдруг осеклась и встала руки в боки. - А чтоито ты мне все мелкие вопросы задаешь? Ишь, какой дотошный. Про березку, про топор. Зачем тебе?
– Хорошо. Будут вам вопросы и покрупнее, - Изместьев пересел поближе к свету, к лампе.. - Вы сказали, Павел Никодимыч воевал?
– У, орденов - на подушке не помещаются.
– И характер - боевой, соответствующий?
– Может, и был когда. А теперь... на печи воюет. С тараканами.
– Какой он? В двух словах. Злой? Добрый? Жадный?
– Что ты. Окстись - какой злой. Не-е-ет. Он жалостливый... Может, и вспыхнет иной раз... Сердится, когда обижают.
– Вас?
– Зачем меня? Я сама кому хошь... так махану, что не обрадуется.
– Стало быть, сердится? Не может видеть, когда с кем-нибудь поступают несправедливо?
– Вроде так. Верно.
– И как в таких случаях поступает?
– Кипит... Ой, да куда ему. Думает, воевало не растерял. Пошумит, да и за бок схватится.
Изместьев приподнялся.
– Евдокия Николавна, мы немного побеседуем с хозяином дома? Не возражаете?
– Он же, - запнулась Тужилина. - Иль из памяти вон?
– Не волнуйтесь, мы не забыли.
– Милок, - не на шутку встревожилась она. - Ты и впрямь что-то худое задумал?
– Нам необходимо побеседовать.
– Это как же - больного терзать?
– Не повредим, - сказал Севка.
– Э-ка, не повредим. Нет! - отрезала она. И ускользнула в комнату, прикрыв за собой дверь. - Нельзя! Не пущу!
9
– Стало быть, так, - выключив магнитофон, негромко сказал Изместьев. Приступаем к самому главному. Напоминаю. Действовать осмысленно, сообща...
И еще немного теории. Преступлению всегда сопутствует аффект. Если преступник новичок - а в этом у меня уже нет сомнения, - то в психике его под влиянием аффекта происходят существенные отклонения. Изменяется мыслительный процесс, скорость и правильность ответов, реакций организма, по-другому распределяется внимание, иначе закрепляются и сохраняются навыки и тому подобное. И, что особенно важно, остаются следы преступления. В заметной форме. И наша с вами задача - вызвать аффективные следы, суметь проследить ик и зафиксировать.
– Не потянем, - сказал Иван.
– И откуда вы все знаете? - Севка весь вечер восхищался новым знакомым.
– Набор слов, - продолжал Изместьев. - По очереди, строго по одному. Там, в сторожке, вас интересовало, зачем я исписываю лист. Причем разными, будто бы не связанными друг с другом словами. Теперь понятно?.. Он отвечает. Тоже словом. Любым. Первым попавшимся, какое придет в голову. Мы с вами фиксируем время и степень волнения... Метод ассоциативный... Если предъярляется обыкновенное слово, не связанное с печальным событием, то и отвечает он обыкновенно. Строго детермннированно-здесь нет ничего случайного...А вот когда предъявляется слово, которое вызывает аффективное воспоминание, тогда, во-первых, все сильно тормозится. Во-вторых, ответ с явными признаками возбуждения. Заминки, многословие. Ответ, как правило, примитивнее, чем обычно. И в-третьих - окрашенная реакция... Кроме того, словесный ответ напрямую связан с мышечным действием. Надо бы измерять еще и усилие - например, нажим руки. Простенький прибор. При возбуждении сила сжатия увеличивается, и стрелка дрожит, скачет или плавно идет вверх. К сожалению, прибора у нас с собой нет, и поэтому, Ваня, возьмешь его руку в свою - вот так - и последишь, что с нею будет происходить. А ты, Всеволод, помимо магнитофона, будешь еще и записывать его ответы.
– Он же не говорит.
– Это моя забота, В крайнем случае, постараюсь прочесть по губам. Ваше дело - точно фиксировать. Вот ручка, бумага. И не забудьте про магнитофон, надо вовремя перевернуть кассету... Кажется, ничего не упустили... Пошли?
– Что-то неохота, - замялся Иван.
– Вот это новость. Почему?
– Фигня какая-то.
– Ага, - смущаясь, поддержал приятеля Севка. - Вообще-то похоже на издевательство.
– Ну, богатыри, - возмутился Изместьев. - Приехали... Я же вас предупреждал.
– А если окочурится?
– Исключено.
– Да ну, - упрямился Иван. - Неохота.
– Послушайте, молодые люди. В конце концов, это необходимо прежде всего вам. Подумайте хорошенько. Иного способа доказать его вину нет.
– А мы не видели, как он убивал.
– Еще не легче... Вы мне не верите? Тогда зачем мы сюда пришли?
– Да верим, - кисло сказал Севка. - Верим.
– Ведь главное, чего мы добиваемся: его почти наверняка не смогут судить. В результате - некого судить! Вы понимаете? Не-ко-го!