И Игнатий Иваныч закрыл забытую книгу и опустил на руки отяжелевшую голову…
Вместе с уединением от жизни и её тревог Игнатий Иваныч сделался религиозным, почти каждый день посещал церковь, терпеливо выстаивал богослужение, а возвращаясь домой, предавался религиозным размышлениям и читал Библию. В зальце и в спальне дни и ночи горели неугасаемые лампады; кухарка с удовольствием ухаживала за ними, подливая масла, а Игнатий Иваныч по ночам скорее засыпал в бледно-красных лучах мерцающего пламени. Иногда по вечерам он беседовал со старушкой, в надежде найти в её невежественной душе отклики своим духовным запросам, и скучный вечер тянулся не так заметно. На все религиозные и подчас туманные рассуждения Игнатия Иваныча старушка кивала головою и однотонно повторяла:
— И-и! Игнатий Иваныч! Никто, как Бог! Никто, как Бог!
С братом Игнатий Иваныч виделся редко. В начале Порфирий Иваныч заходил к нему несколько раз, заводя разговор на тему о своём новом предприятии, по-прежнему стараясь склонить брата на участие в совместной работе, но потом ему пришлось отказаться от попыток, и Порфирий Иваныч посещал брата лишь для того, чтобы справиться о его здоровье.
Великим постом один новый знакомый Игнатия Иваныча, старик монах, посоветовал ему съездить в Новгород, помолиться и поговеть в одном из монастырей. Игнатий Иваныч послушался совета монаха и, вернувшись из монастыря покаявшимся, немного успокоился…
Вскоре после возвращения Игнатия Иваныча, к нему зашёл брат и долго беседовал. Игнатий Иваныч рассказывал о подробностях своей поездки, о монастыре и о жизни монахов; с особенным воодушевлением рассказывал он о том, как живут схимники, проводя день в посте и молитве.
— Уж ты и сам не надумал ли в монастырь? — со скрытым беспокойством спрашивал Порфирий Иваныч.
— Нет, уж куда нам с тобой, с грязными-то душами! А вот посмотреть на них, на их праведную жизнь, помолиться, да и…
— Ну что «да и»?..
— Да и умереть в мире и благочестии, — докончил Игнатий Иваныч.
— Ну-у! Пошёл опять! Подожди, успеешь умереть-то! Вечно жив не будешь, — возражал Порфирий Иваныч.
Его вдруг осенила страшная мысль, от которой ему стало даже не по себе. «А вдруг, — подумал Порфирий Иваныч, — уйдёт брат в монастырь, и денежки все там с ним ухнут: пожертвует на что-нибудь там»…
Порфирий Иваныч повернулся на стуле и заговорил громко и воодушевлённо. Отстранив неприятную для себя тему о монастыре, он старался заинтересовать брата другим, рисуя перед ним будущее полным успеха на поприще денежных предприятий, но Игнатий Иваныч оказался плохим собеседником.
Как-то раз Порфирий Иваныч пришёл к брату возбуждённый и разговорчивый больше, чем когда-либо. Игнатий Иваныч встретил его с обычным мрачным выражением в глазах.
— Что-то ты сегодня сияющий? — только и спросил хозяин у гостя.
— А у тебя так, брат, «нос на квинту!» А это куда хуже! Заживо ты себя погребаешь!
Игнатий Иваныч ещё больше нахмурился и отвернулся к стенке, натягивая на себя полы халата.
Порфирий Иваныч посмотрел на спину брата, на его лоснящуюся красную шею и, улыбнувшись, спросил:
— Ты, как будто, и не рад моему приходу?
— Почему ты думаешь? — после паузы спросил Игнатий Иваныч. — Не люблю только я, когда ты вот с такой сияющей физиономией.
Мнимо больной повернулся на левый бок и пристально посмотрел в лицо брата.
— Но позволь… с чего же мне-то приходить в уныние?.. — с недоумением произнёс Порфирий Иваныч и развёл руками. — Впрочем, дело не в этих разговорах. Пришёл я к тебе, чтобы поднять тебя с постели, да встряхнуть получше, чтобы ты хоть немножко на человека походил…
Порфирий Иваныч пересел на постель брата и, обхватив его за талию, начал:
— Дело, брат, отыскалось новое! Слышишь. Мы с Петром Флегонтычем устраиваем склад велосипедов, пишущих машин… ну, там и других разных новейших изобретений… По-братски с удовольствием бы я принял тебя в компаньоны, ты скоро и сам убедишься, как это выгодно… Понимаешь, товар этот идёт страсть как!
Порфирий Иваныч немножко помолчал, как бы ожидая ответа со стороны брата и, не дождавшись, продолжал:
— Ну, я понимаю… Положим, не в твоём духе гробами торговать, так ведь и другие дела есть!.. А то, посмотри на себя — жалость смотреть! Ханжой какой-то сделался ты, по монастырям разъезжаешь. Не могу же я смотреть на это хладнокровно!..