Я неуклюже обернулся и взглянул на кресло. Из-за спинки торчала голова. Корабль пилотировало живое существо. Сердце застучало в висках. Волнение набрало силу.
- Вдруг он жив? - прошептал Нильс.
- Не может быть, - ответил я, продвигаясь к креслу. - Кабинка разгерметизировалась. Держись ко мне ближе.
Я схватил кресло за спинку и потянул на себя. Почему-то я ждал, что кресло не поддастся, но оно повернулось.
Перед нами раскинулось двухметровое существо в серебристом панцире из грубой ткани. Голову твари покрывал прозрачный купол. Вряд ли он являлся гармоническим продолжением биологической ткани. Скорее всего - скафандр.
В ушах забилось нервное дыхание Нильса.
- Пап, ты о таких раньше слышал?
Я молчал.
- Пап... Кто это?
Я разглядывал серо-зелёное вытянутое лицо инопланетянина, две выпуклости на голове - словно рога, - дыхательные дырочки. Почти что человекообразный.
- Уйдём отсюда, - выдохнул Нильс. - Пойдём обратно наружу.
- Нильс! - я прикрикнул и схватил мальчика за плечо. - Посмотри на меня!
Сын неуклюже повернулся. Кончики его волос, выглядывающие из комбинезона, вспотели и прилипли ко лбу.
- Он мёртв. Он не причинит нам вреда.
- Откуда ты знаешь? - нервно спросил мальчик.
- Просто думай, будто это так. Я сейчас открою замочки и сниму с него шлем, тогда ты точно убедишься в его смерти.
Я потянулся к шее инопланетянина.
- Папа, стой! - крикнул Нильс. - Вдруг не получится!
Но я не слушал мальчика. Нам действительно нужно убедиться, что монстр мёртв. Я прощупал пальцами ободок шлема, но замочков или крышечек не нашёл. Впрочем, можно просто разбить - и дело с концом.
- Нильс. Я попробую ударить в шлем, прикрой лицо.
Мальчик застонал и выставил перчатку перед глазами. Размахнувшись, я ударил кулаком по прозрачному материалу инопланетного шлема. На нём не осталось даже царапины, а вот инопланетянин открыл глаза.
Глава-2. Швы
ГЛАВА ВТОРАЯ
ШВЫ
**********
1
Мой отец редко покидал мир волнующих цифр, но он не был математиком. Его интересовали только те цифры, которые выражались в денежном эквиваленте. Совсем как когда мы учились в школе: два яблока плюс три яблока равно пять яблок. Если вычеркнуть яблоки, отец уже зевал на цифре три. Хотя, яблоки-то его тоже не особо интересовали. Как я уже сказал: рубли, доллары, евро. Можно подумать, будто мой папаша владел невообразимым бизнесом, но нет, в этой фразе как раз нужно вычеркнуть слово невообразимый. Я был ребёнком и ничего не понимал, но мать вечно твердила, что до миллионов отцу не хватает решительности и холодности. Отца я помню полноватым с залысиной мужичком, который всегда улыбался, даже когда говорил по телефону о пропаже ста тысяч евро. В те редкие мгновения, когда он опускался в реальный мир к семье, эта открытая улыбка не слетала с его губ.
К матери я имел много претензий. Возможно, мой папик был человеком гораздо худшим, чем она, но отец меня не воспитывал. Мой характер соткала мать. В детстве я считал, что многое из её слов - правда, и вроде бы иначе нельзя, но став подростком, я научился искать альтернативные решения. А из её манеры поведения я взял только необходимое.
Мне было десять, когда рано утром я не смог встать с кровати и обжигающая боль охватила весь правый бок. Потом скорая, наркоз, операция аппендицита. После операции я не вставал сутки. За мной ухаживала мама. Пришло время снять повязку. Во время этой процедуры медсестра восклицала, как у меня всё хорошо заживает, хирург с серьёзным видом давил на живот, причиняя мне небольшую тупую боль. Я не смотрел вниз. Жутко боялся. Стоит опустить беглый взгляд, и я упаду в обморок от увиденного - кишки наружу, кровь на животе и так далее.
Зато я хорошо помню маму, которая поджидала меня у изголовья, читая один из бесконечных романов о сильных мужчинах и слабых женщинах. Узнав, что мне сняли повязку, она попросила мне показать место операции.
Я неспешно доковылял до кровати, пока она со свойственным ей перфекционизмом прикрывала книгу и снимала очки. И когда пропахнувшая лекарствами кровать приняла меня, я осторожно поднял майку и позволил маме заглянуть.
Она могла сказать что угодно. Даже если бы у меня желудок наружу вывернуло, могла похвалить за мой героизм и уверить в благополучном исходе дела. Но она долго качала головой, хмурилась и наконец изрекла:
- Игнат, как тут всё страшно.
В тот день мне пришлось вкачивать успокоительное, а медсёстры умоляли меня набраться храбрости и посмотреть на свой пах. Мама подхватывала их просьбы и виновато улыбалась, а я рыдал.