- Что бы это значило? - нахмурился он, жуя зубочистку. - Я думал, утренние переговоры закончились хорошо. Ты вышел почти сияющий. От тебя можно было лампочки зажигать.
- Нет, - покачал головой я. - По-настоящему - всё плохо. Очень плохо. Как видишь.
- Я вижу, что ты врёшь, - ответил Гришка. - Может, другие и дурачки, плохие психологи, но я помню, каким ты вышел с переговорного пункта и каким ты вернулся от гуманоидов. После разговора с серыми на тебе лица нет. Я сделал выводы, что тебе там что-то наговорили.
Я помолчал, глядя в угол ратуши, стыдясь смотреть в глаза Гришки. Ещё какая-то долбанная секунда, и я сломаюсь, расскажу ему всё, но сила воли взяла верх.
- Ты ошибся, - коротко ответил я.
- Ну смотри, - вздохнул Гришка, поправляя за спиной ливский лук. - Если решишь рассказать, я к твоим услугам, но если я или смышлёный малый Шер догадаемся раньше, то... будет нехорошо. Не хочу в тебе разочаровываться, Игнат. - Своим напором Гришка напугал меня в очередной раз, зародив недоверие.
- Не разочаруешься, - уверенно покачал головой я, и стало паршиво, как никогда.
Гришка ничего не ответил. Спрыгнул с помоста и направился к выходу. Я придумал легенду, словно Бог или правитель, и теперь я должен с этой легендой жить, верить в неё и спокойно спать ночами. А главное - в неё должны верить другие.
Начинается новая жизнь.
Начинается сезон дождей.
3
Наверное, каждый человек на Земле жаловался, что беда не приходит одна. Впрочем, беду тут можно исключить и заменить проблемами, как приятными, так и не очень. Почти вся жизнь проносится пунктиром: долгое время не случается ничего интересного, а потом наваливается всё сразу. За один день четыре звонка, и вот ты уже теряешь нервы, пытаясь выкроить время для всего сразу.
Жизнь в Ковчеге ничем не отличалась. Сегодня я переговорил с вождём ливов и про себя решил объявить мир, потом со мной поговорил капитан неизвестного мне гуманоидского ополчения, напомнил про сына и скрытым текстом объяснил, для чего людям нужна война с ливами, ну а к вечеру я объявил ливам войну. На этом всё закончилось.
На следующий день Иван привёз нам серебристые дождевики. Полагаю, гуманоиды сделали их из известных только им полимеров, и я не удивлюсь, если ткань отталкивает влагу ещё до того, как она тебя коснётся.
Я думал, что на следующий день начну продумывать стратегию нападения на ливов, но единственное, что я предпринял на следующий день - не послал в Цреноа человека, что означало объявление войны.
Дэвид пытался активировать меня и поговорить о наступлении, но я отмахнулся. До обеда я пребывал в своих мыслях, по кругу прокручивая в голове слова капитана Бориса, и Власта заметила мой настрой. Если я буду продолжать себя так вести, вскоре не только она заметит изменения, поэтому я занялся работой. Я ставил ограду вокруг дома.
И как-то всё вернулось в своё русло.
Дэвид доставал меня неделю, но после и он отстал, заинтересовавшись студией Ярослава и ударной установкой. Дождь пошёл на третий день после объявления войны, и с того момента легче было вспомнить когда он не шёл. Но раз в день на протяжении от пяти до трёхсот шестидесяти минут обязательно лил.
Привезя дождевики, Иван предупредил, что ожидается сезон кислотных дождей, поэтому лучше мокнуть как можно меньше. Он пообещал вылечить любые кожные заболевания, которые у нас возникнут, но лучше их вообще избежать.
Ковчег превратился в Питер.
Если в природе начался сезон дождей, то в резервации - сезон объяснений, который коснулся всех по списку.
Я превратился в мужика, который строит дом. Стоило закончить одно дело - появлялось другое. В отличие от земной техники, изобретения гуманоидов не ломались. Здесь мне повезло. Но я хотел украшать дом и здесь мне помогал Нильс. Сын в Ковчеге стал нарасхват. Никто лучше него не управлялся с пористым металлом, а ремонтом занялись все. Нильса терзал страх за меня. Несколько раз он неуклюже пытался завести разговор, из этих попыток я узнал, что теперь, кроме страха перед моими обязанностями, мальчик боялся более глубоких политических отношений между гуманоидами или ливами. Попросту говоря, как бы не убили меня первая или вторая стороны. Я каждый раз выслушивал Нильса и отвечал коротко, не желая вдаваться в объяснения. В те дни мой мозг не покидали всевозможные варианты исхода событий, я думал о запрещённых вещах, о которых не сказал народу. Вдаваться в объяснения сыну - опасное занятие. Я мог что-то сболтнуть, к тому же, мне совсем не хотелось мучиться, подбирая нужные слова. Поэтому я воспользовался приёмами типичных родителей: иди поиграй во дворе, не мешай взрослым.