Власта, думаю, обошла сына по близости. Она не задавала лишних вопросов, не просила что-то объяснить, хотя заметила изменения во мне. Если я мог скрыть их от людей, которых вижу в деловой обстановке, то скрыть что-то от человека, с которым спишь - сложно. Однажды вечером на крыльце, когда в свете фонарика капли дождя превращались в искорки, а инопланетные сверчки попрятались по норам, она сказала мне, что после поездки в город гуманоидов я стал другим - более задумчивым. Она сказала: надеюсь, что в твоей голове просто размышления о нашем значении для Вселенной и ничего опасного. Власта оказалась права, но не догадалась, что одно другого не исключает.
Я дал себе слово не сравнивать её с Риммой, но не получалось. Стоило открыть утром глаза и вот они - висят над тобой, проклятое эхо прошлой жизни - вязаные жёлуди жены. Символ перемены в лучшую сторону, именно в тот день меня взяли космическим фермером. Может, правда, и зря. Умерли бы сейчас всей семьёй, нет же. Приходится решать проблемы планетарного масштаба.
Власта оказалась во многом спокойнее Риммы. Её вполне устраивало собирать тарелки после еды и мыть их, периодически нюхать куртку, футболку или штаны Нильса или мои и стирать их, убирать пыль. Она любила меня. Это сложно было не заметить во взгляде, особенно, когда просыпаешься утром, а её тёмные глаза смотрят на тебя из-под венчика ресниц. Власта была готова отстаивать любую мою точку зрения - ещё один признак слепой любви. Если бы завтра я повёл весь Ковчег на Цреноа, она бы лишь подвязала шарфик, поцеловала бы и велела бы не простужаться.
И в какой-то момент я стал понимать всех политиков Земли. Даже Гитлера, который отравил евреев, а потом вернулся домой и прильнул к тёплому боку Евы Браун.
- Как прошёл день, дорогой?
- Ох, столько дел, но я справился, ничего страшного.
Женщина должна думать, что ничего страшного не происходит, и ты просто поехал поговорить с зелёными человечками. И неважно, что ты отправился в танке, а на поясе у тебя автомат, пистолет, лук и дубинка. Это всего лишь декорации. Женщина должна думать, что всё хорошо и никто не пострадает.
- Как прошли переговоры с ливами, дорогой?
- Ох, ничего страшного.
- А откуда на танке кровь?
- Из носа потекла по дороге.
И я лгал не только людям Ковчега, я лгал семье. Я каждый вечер лживо улыбался, рассказывал лживые истории и лживо всех чмокал на ночь. А когда тебе некому рассказать правду, особенно в случае, когда не знаешь как правильно поступить, правда начинает жрать тебя совестью изнутри. А вечное сожительство с буйной совестью меняет.
Только через месяц я заметил за собой изменения. Я перестал смотреть людям в глаза, когда говорил что-то серьёзное и длинное. Я стал чаще улыбаться, но только губами. Я старался не говорить ни с кем долго, как будто считал себя недостойным этого.
Этот самоанализ я провёл уже после того, как закончился сезон извинений и объяснений и мы соорудили универсальное поле.
Через неделю после событий в городе гуманоидов, волнения в городе успокоились. Все, кроме меня, чувствовали себя защищёнными, и, кажется, даже Дэвид смирился с холодной войной и лишь ждал, когда ливы ударят первыми.
Они с Ярославом закрылись в студии и играли музыку. Я слышал за ужином в Олимпе пару слов об их с Дэвидом отношениях. Первые два дня они просто сидели в мужской компании и разбирали ситуацию с ливами. Вроде бы Дэвид извинился даже и велел не смотреть на него косо. Он продолжал ненавидеть ливов, но до тех пор, пока они не показались на горизонте, обещал вести себя нормально. А ещё, Ярослав упомянул, Дэвид просто обожал брата. Но большую часть их разговора заняла история Цо и его компании. Нильс же два дня не мог прийти в себя, а потом вроде вернулся в мир реальный, но по вечерам уединялся в своей комнате и его не было слышно. Ярославу вообще не понадобилось время, чтобы прийти в себя, но, опять же по его словам, в глубине души он до сих пор шокирован поступком Мишки. Дэвид вяло пытался оправдать Мишку, но вскоре понял, что его точку зрения разделит разве что нынешняя девушка Анна, да и то из чувства солидарности, поэтому сдался. Ярослав увлечённо рассказывал мне за очередным ужином:
- Кулаков, ты не поверишь, но я изменил его мировоззрение. Я ему объяснил, что такая жестокость не может оправдаться даже по отношению к своему врагу. Потому что получается, что это мы станем как Гитлеры.
- И чем вы с ним сейчас занимаетесь? - хмуро спросил я.
- Играем музыку! - широко улыбнулся Ярослав.
Всё же я оказался прав, и музыка обладала волшебными чарами.
Гришка вновь скрылся на воротах. Ковчег его почти не видел. Нам незачем было ездить к воротам, а Гришка даже ночевал на сторожевой башне. Иногда казалось, что нас стало уже шестнадцать.