Будто подслушав ее мысль, Ферре негромко продолжал:
— Усталость навалилась — сил нет… душевная… — Порылся в карманах, достал сигару. — Сегодня я все-таки расстрелял шестерых мерзавцев: монсеньора Дарбуа, аббата Дегерри, председателя кассационной палаты Бонжана и трех иезуитов: Дюкудрэ, Клерка и Аллара. Это — за Рауля. Хотя за него полагалось бы уничтожить тысячи и тысячи сволочей! И как же ненавидит их народ! Знаете, Луиза… подписал я приказ директору тюрьмы Ла-Рокетт выдать для казни заложников, но как-то просмотрел, что в списке персонально не значится Дарбуа. И толпа у тюрьмы заорала сотнями голосов: «Архиепископа! Давай архиепископа!» Пришлось на ходу дописать: «И в том числе монсеньора Дарбуа». А когда следователь прокуратуры Фортэн вызвал желающих привести приговор в исполнение, вся толпа закричала в один голос: «Я! Я! Они убили у меня брата! У меня сына! У меня отца!» Всенародная ненависть. Но все это, Луиза, не убавляет скорби и тяжести на душе…
— Почему так долго церемонились с заложниками? — спросила Луиза. — Ведь они убивают федератов сотнями и тысячами! Утром мне сказали: в церкви Святой Мадлен изрешетили и изрубили более трехсот человек.
— Мы боялись, что они в отместку убьют Бланки. А Коммуне так необходима, так нужна его голова, его железная воля! Я верю: появись он среди нас — все сразу пошло бы иначе… А потом, вот увидите: святоши воспользуются казнью Дарбуа, чтобы навлечь на Коммуну злобу всего католического мира!
Они прошли вдоль стены дома за баррикаду: красный шарф Ферре заменял любой пропуск.
— Где же сейчас заседает Коммуна? Где искать вас, Тео?
— Мы перебрались в мэрию одиннадцатого округа, неподалеку от тюрьмы Ла-Рокетт. Но боюсь, что пруссаки откроют версальцам Венсеннские ворота и ударят оттуда нам в спину… Вот такие дела, дорогая Луиза… Положение трудное, но, надеюсь, сие не помешает нам умереть так же доблестно, как умер Рауль… Привет и братство!..
На смену знойному солнечному дню пришла душная ночь, пропитанная гарью и запахом пороха, докрасна раскаленная циклопическими кострами пожаров: все еще пылали Тюильри и Пале-Руаяль, дворец Почетного легиона и Государственный совет, во всю длину горели улицы Лилль и Руаяль, менаду багровыми набережными Сены катились волны, казалось, не воды, а крови…
Ночь Луиза провела на баррикадах площади Шато-д'О, — сюда отступили с Пигаль, натиск версальцов с Монмартра невозможно было остановить.
Спала она не более получаса, да и сон — зыбкий, прерывистый, тоже как бы опаленный пламенем пожаров — не принес и не мог принести отдыха. Ни на секунду не утихала боль за Марианну: в их районе хозяйничают беспощадные версальцы, а там каждому известно, что Марианна — мать Красной девы Монмартра. Возможно, мамы уже нет в живых!
С горечью спрашивала себя: а что же мешает тебе побежать туда, на улицу Удо, защитить собственной грудью, умереть вместо нее или вместе с ней? Удерживала мысль, что товарищи сочтут предательницей, дезертиркой.
Всю ночь на площади вели лихорадочные работы, готовились к неизбежному утреннему штурму. От Шато-д'О радиально расходятся во все стороны семь широких улиц, нападения следовало ожидать прежде всего по бульварам Манжента и Сен-Мартен, а также со стороны канала Сен-Мартен, если версальцам удастся овладеть укреплениями федератов на набережной Вальми. Баррикады наращивались камнями и спиленными тут же деревьями, за ними устанавливали привезенные Брюнелем пушки десятого легиона.
В красном отблеске пожаров люди казались не то привидениями, не то персонажами фантастического спектакля. Да и все кругом было до того неправдоподобно, что Елизавета Дмитриева призналась Луизе со странной улыбкой:
— Сколько бы ни прожила, наверно, не смогу позабыть эту картину. Даже не верится, мадемуазель Луиза, что где-то сейчас течет тихая мирная жизнь, журчат ручьи и поют птицы…
Из кромешной багровой полутьмы в короткие просветы тишины до женщин долетал властный голос Брюнеля.
— Вы знаете командующего обороной Шато-д'О? — спросила Дмитриева, — перо ее шляпки качнулось в сторону голоса.
— О да! — отозвалась Луиза. — Под командой генерала Брюнеля я защищала форт Исси. Он — настоящий патриот и пламенный республиканец, вместе с Эдом, Дювалем и Флурансом — один из наиболее любимых командиров гвардии. Член ее ЦК и Коммуны.
Луиза почувствовала осторожное прикосновение к руке. Оглянулась и в перепачканном сажей мальчишке не сразу узнала Жака.